— Я думал, что знаю. — Он отходит, качая головой, его глаза холодно смотрят на меня. — Но человек, которого я знал, никогда бы так не поступил. После всего, что я для тебя сделал…
Его слова — как удар в самое нутро, но это то, что я заслужил. Я делаю последнюю попытку защитить любимую женщину, надеясь, что моя мольба прорвется сквозь его гнев. — Пообещай, что не станешь обижаться на Вайолет. Она не виновата.
Впервые я думаю, что он действительно может ударить меня. Его глаза расширяются от недоверия, и он делает шаг вперед, кулаки дрожат на его боку.
— Конечно, она не виновата, — скрежещет он. — Это ты здесь обладаешь властью. Ты должен был знать лучше. Я думал, ты лучше.
На мгновение он задумывается о том, чтобы ударить меня, а затем стремительно поворачивается на пятках, пиджак от костюма летит за ним, пока он идет через фойе к входной двери. Затем он делает паузу и, обернувшись, говорит: — Никогда больше не разговаривай ни с кем из моей семьи.
— Рич… — начинаю я, но бесполезно: он уже распахивает дверь и спускается по ступенькам, и я ничего не могу сказать, чтобы хоть немного изменить ситуацию. Он обижен, и после всего, что я сказал, я его не виню. Я бы чувствовал себя точно так же на его месте.
Мой старый психотерапевт однажды сказал мне, что один из способов справиться с тревогой — это проследить за любыми переживаниями до их наихудшего возможного исхода. Он сказал, что если так поступать, то в случае крайней необходимости всегда можно справиться с худшим сценарием.
Что ж, худшее уже случилось. Я потерял любимую женщину и лучшего друга всего за двадцать четыре часа. Мне понадобится много времени, чтобы собрать свое сердце и свою жизнь воедино, но я все еще здесь. Я переживу это, как пережил все остальное.
Я делаю несколько прерывистых вдохов, чтобы успокоиться, затем оцепенело гружусь в машину и начинаю долгую дорогу домой.
38
Вайолет
На следующий день мне удается вылететь из Нью-Йорка ранним рейсом и приехать домой, чтобы успеть переодеться перед тем, как отправиться в офис.
Моя квартира выглядит точно так же, когда я наконец-то вхожу внутрь. Не знаю, чего я ожидала. То, что я прожила целую жизнь и стала другим человеком за это время, не означает, что здесь что-то изменилось. Моя квартира такая же бесформенная и безликая, как и всегда, и на секунду я замираю в дверях, размышляя, не приснилось ли мне все это: как меня отпустили, как я прилетела в Нью-Йорк, как руководил восстановлением дома на Фруктовой улице и как влюбилась.
Если бы не боль в груди, я бы даже поверила, что мне это приснилось.
С глубоким вздохом я тащу свое уставшее тело в душ. Прошлой ночью я совсем не спала, и не потому, что Сэди и Тим занимались сексом. Они были на удивление сдержанны, вместо этого сидели на диване и слушали, как я изливаю душу. Тим даже обнял меня, прежде чем отправиться спать, но Сэди утащила свое одеяло в гостиную и свернулась калачиком на подушках на полу возле дивана, не желая оставлять меня в покое.
Я долго плакала в темноте, думая не только о Кайле, но и о своей подруге и ее доброте, о городе, по которому, как я знала, буду скучать, о прекрасном домике в Мэне, который я больше никогда не увижу. Потом я плакала от того, что сказал мне папа: что я не разочаровала его, что он так гордится мной. Я никогда не понимала, но семнадцатилетняя я очень долго ждала этого. Теперь она не знала, что с этим делать.
Уже после того, как я подумала, что она уснула, Сэди прошептала мне в темноте: — Ты в порядке, Вай?.
Я зарылась в подушку. — Буду.
Наступила долгая пауза, во время которой мне показалось, что мы с Сэди вернулись в старшую школу, лежим на полу в подвале ее мамы и отказываемся спать, потому что хотим всю ночь говорить о мальчиках. В этот момент я поняла, что буду очень скучать по ней, когда вернусь домой, и на глаза снова навернулись слезы.
— Ты уверена… — Она немного замешкалась, словно раздумывая, стоит ли задавать этот вопрос. — Ты уверена, что это правильный поступок?