– Я должна радоваться, что он не принес мне болезнь или еще какую-нибудь гадость, – вздыхает Анна.

– Может, ты хочешь есть, ты обедала? – спрашиваю я.

Я еще немного расслабилась, выяснив, что она не знает, кто та женщина, и не хочет знать.

– Я не знаю, – говорю я. – Но может быть, в сущности, ты права. Мне правда очень жаль.

– Не надо ни о чем жалеть. Со мной все хорошо. В жизни полным-полно такого рода инцидентов.

Я поднимаю руку, и она прижимается к моему плечу. Через несколько минут, спустившись, Венсан улыбается при виде этого, и тогда поднимает руку Анна, и он прижимается к ее плечу. Мы не разговариваем, смотрим на огонь. Потом я оставляю их и иду спать.

Бывало, я задавалась вопросом, когда он был еще безусым юнцом, да и позже, по разным поводам, не происходит ли что-то между ними, но так никогда и не узнала ничего об этом наверняка и сегодня утром ненамного продвинулась, я не знаю, спали ли они вместе, или он лег на диване, и вряд ли когда-нибудь узнаю, потому что, как я ни всматриваюсь в очередной раз в поисках малейшего знака с их стороны, не замечаю ничего необычного, кроме мелких нежных жестов, которыми они обмениваются, с тех пор как он родился, и которые не говорят мне ничего такого, о чем бы я уже не знала.

Венсан ушел за всем необходимым для ребенка, и, когда я спускаюсь, Анна держит его, точно хрупкое сокровище, у своей груди, склоняет к нему лицо, грациозно танцует с ним, такой нежностью и любовью, просто можно поклясться, что она как минимум мать, – но зная о драме, которую она пережила уже дважды, об этой открытой ране, которая не заживает и становится все глубже, я держусь в стороне, не вмешиваюсь, и когда Венсан возвращается и они думают, будто сейчас одни, я жадно высматриваю взгляд, прикосновение, детали, которые могли бы их выдать, но они сильны. Это почти смешно.

Довольно, впрочем, гротескным оказывается дуэт, который они образуют над Эдуардом, как если бы он был их ребенком, этот их безумный дуэт. Я говорю, что иду пройтись, но буду поблизости.

Погода прекрасная, снег скрипит и похрустывает под моими резиновыми сапогами. Гулять – лучшее, что может быть на свете. Когда я подхожу к дому Патрика, он у себя в саду, в одной рубашке, расчищает снег перед дверью. Заметив меня, останавливается и дружески машет рукой.

– Привет, как поживаете? – говорит он с широкой улыбкой.

– Хорошо. А вы?

Облокотившись на ручку лопаты, он смотрит в небо и улыбается.

– Я будто вывернут наизнанку, – заявляет он наконец.

– Вот как? – отзываюсь я недоверчиво. – Я не ослышалась? Вывернуты наизнанку?

Я размышляю, качая головой.

– Нам надо поговорить, Патрик.

– Я знаю. Конечно, – отвечает он, потупившись.

– Нам надо поговорить поскорее, вы же понимаете. Вы задали мне чудовищную, просто чудовищную задачу, Патрик.

Мы обмениваемся настойчивыми взглядами, которым я первая кладу конец, развернувшись и не желая больше ждать. Я отхожу на несколько шагов, потом останавливаюсь и снова поворачиваюсь к нему.