– Дениза все вам даст, – отозвался Гершман.

Мы оставили его в одиночестве в его огромном кабинете. Он молча сидел, подперев руками покрытый седой щетиной подбородок, – хмурый, как старый потасканный бизон, которого слишком много лет продержали в зоопарке.

Бруно жил в Глендейле – в обычное время всего минутах в десяти езды от типографии «Престо», но было уже шесть вечера, а вдобавок где-то у развязки с Вентура-фривей произошла авария, и автострада встала на всем пути от Бербанка до съезда на Пасадену. К тому времени, как съехали с Вентуры на бульвар Брэнд, уже стемнело, и мы оба пребывали в крайне скверном расположении духа.

Покатили на север, в сторону гор. Дом Бруно стоял на Армелита-стрит – боковой улочке в полумиле от того места, где заканчивался бульвар. Располагался он в самом конце тупика – маленькое одноэтажное строение в псевдотюдоровском стиле, с аккуратным квадратным газончиком спереди, живой изгородью из тиса и зарослями можжевельника, втиснутыми на свободные места. Прямо перед входом, как стражники, возвышались два туевых куста. Дом оказался не того типа, который я ожидал от постоянно мотающегося по вегасам холостяка. Но потом вспомнил слова Гершмана насчет развода. Несомненно, это бывшее семейное гнездышко, оставленное сбежавшей вместе с детьми женой.

Майло пару раз позвонил в звонок, а потом принялся молотить в дверь кулаком. Когда никто не отозвался, он подошел к машине и вызвал глендейлскую полицию. Через десять минут подъехала патрульная машина, и из нее вышли двое полицейских в форме. Оба высокие, мясистые, светловолосые, с густыми щетинистыми усищами под носом. Они подошли той покачивающейся походкой, какой ходят только копы или пьяные, которые хотят выглядеть трезвыми, и посовещались с Майло. Потом взялись за рации.

На улице по-прежнему было тихо, никто не показывался. Так оставалось до тех пор, пока не подъехали еще три патрульные машины и «Додж» без опознавательных знаков. Последовало быстрое совещание голова к голове, как у футболистов, – и на свет появились пистолеты. Майло еще раз позвонил в звонок, а потом выбил дверь ногой. Штурм начался.

Я держался в сторонке, наблюдая за происходящим. Вскоре послышались сдавленный надсадный кашель и звуки отрыжки. Кого-то тошнило. Потом копы стали пятясь выбегать из дома, отплевываясь на газон и зажимая носы, – словно пустили назад кинопленку. Один особенно стойкий патрульный бросился в можжевельники, переломился пополам и принялся безостановочно блевать. Когда, похоже, все окончательно ретировались, Майло подошел к двери, прикрыв рот и нос платком. На виду оставались только глаза, и он встретился со мной взглядом. Этот взгляд заставил меня сделать выбор.

Не обращая внимания на голос разума, я вытащил свой собственный платок, прикрыл им нижнюю часть лица и двинулся следом.

Тонкий хлопок оказался слабой защитой от горячей вони, которая плотно окутала меня, едва я переступил порог. Словно сырые нечистоты смешали с болотным газом и стали выпаривать этот пузырящийся и бурлящий суп на медленном огне.

Глаза слезились, я трудом сдерживал тошноту и лишь машинально следовал за силуэтом Майло, продвигающимся в кухню.

Бруно сидел там за пластиковым столом. Нижняя часть его – та, что в одежде, – еще выглядела более или менее человеческой. Небесно-голубой деловой костюм, бледно-желтая рубашка с синим шелковым шейным платком. Поверх всего этого – легкие мазки, выдающие истинного денди: платочек в кармашке, туфли с тонкими кисточками, золотой браслет, который повис на запястье, кишащем личинками…

От шеи и выше он представлял собой то, от чего стошнило бы и патологоанатома. Все выглядело так, будто его долго обрабатывали ломом – вся передняя часть того, что некогда было лицом, была вдавлена внутрь, – но на самом деле было невозможно понять, воздействию чего подверглась вспухшая кровавая глыба, приделанная к его плечам, – настолько далеко зашло разложение.

Майло бросился открывать окна, и только тут я понял, что в доме жарко, как в доменной печи. Печи, которая топится углеводородами, испускаемыми разлагающейся органической материей. Быстрый ответ энергетическому кризису: сэкономь киловатты, убей друга…

Я больше уже не мог сдерживаться. Бросился к двери, давясь, сорвал платок. Стал жадно хватать прохладный ночной воздух. Руки тряслись.

В квартале теперь стало заметно оживленнее. Соседи – мужчины, женщины и дети – побросали свои домашние крепости, прервавшись прямо посреди вечерних новостей и своих размороженных пиршеств, чтобы поглазеть на мигающие алые огни, послушать хрипение помех в патрульной машине и хотя бы одним глазком глянуть на фургон коронера, который подрулил к тротуару с холодной властностью выступающего на параде деспота. Несколько детишек кружили поблизости на великах, вытягивая шеи. Неясные возбужденные голоса сливались в единый гул налетевшей опустошительной саранчи. Где-то залаяла собака. Добро пожаловать на выселки.

Интересно, подумалось мне, где они все были, когда кто-то пробрался в дом Бруно, измолотил его в кровавую кашу, закрыл все окна и оставил гнить?

Наконец вышел Майло, основательно позеленевший. Присел на крыльцо и свесил голову между коленей. Потом встал и подозвал к себе служителей из офиса коронера. Приехали они подготовленными – противогазы, резиновые перчатки… Занесли в дом пустые носилки и вышли оттуда, неся что-то завернутое в черный пластиковый мешок.

– Ну ваще пипец! – бросила девчонка лет двенадцати своей подружке.

Что ж – ситуацию, в которой мы оказались, вполне можно было охарактеризовать и так.