Это оставило во мне чувство оцепенения.
Потому что я не узнала себя, когда посмотрел в зеркало. Маттео довольствовался тем, что прижимал меня к себе, душил, чтобы он знал, что я не ушла. Он не сказал этого, но я могла видеть панику в редкие моменты. Я знала, что он не хочет потерять меня больше, чем я хочу потерять его, так что одному из нас придется уступить.
Я знала, что это буду я.
Так было всегда.
Двадцать седьмая
Райкер стоял прямо у двери, приветствуя меня кивком. — Он жив? — Я спросил.
Еще один кивок в ответ, но напряжение, исходящее от него, было ощутимым. Меня поразило, что человек был еще жив.
Торговец, застреливший мужа своей женщины, был полным идиотом.
У меня не было никаких сомнений, что он не уйдет со своей жизнью. Даже если бы я был так склонен, чего на самом деле не было, не было бы способа уговорить Райкера спуститься со скалы. Не после того, как я увидел фотографии рыдающей Каллы с двумя детьми, обнимающими ее.
— Что ты собираешься делать с женщиной? — спросил я, пока мы шли к морозильной камере. Ее муж не был хорошим человеком, нечестным полицейским, каким он был, но она не имела ни малейшего представления об этом. Так увлеченная картиной идеальной жизни, которой они жили, она так и не увидела тьму, таившуюся под поверхностью в человеке, за которого она вышла замуж и с которым делила постель. Она не знала его. Ни в малейшей степени. Реальность сделала меня благодарным за то, что правда была раскрыта с Айвори. Неважно, насколько правда о том, кем я был, причинила ей боль, боль прошла. Она могла исцелить, и между нами больше не было бы секретов.
Во всяком случае, не то, чтобы она когда-либо узнала об этом.
— Ей нужно время, — хрипло ответил он, и на его лице отразился один из редких приступов эмоций. Только эта женщина и эти дети могли выявить что-то, что хотя бы отдаленно напоминало человечество в загадке, которой был Райкер.
— Они не готовы.
— Нет, это не так, — согласился я. — Потребуется жестокий человек, чтобы выкорчевать их прямо сейчас.
Он кивнул.
— Она не работала много лет. Никогда не нуждалась в этом. Я пришлю деньги. Позаботься о них, пока они не будут готовы понять.
Он открыл дверцу морозильной камеры, вернув своим резким чертам маску безразличия, к которой он был так одарен. Я задавался вопросом, было ли это противоречивым для него. Он не хотел, чтобы Калла и дети страдали, но отсутствие Чада, несомненно, освободило место, которое он хотел занять больше всего на свете.
Я встал позади него, глядя на избитую мякоть, оставшуюся от переусердствовавшего уличного торговца, работавшего на меня. Его глаза были почти опухшими, но даже при всем этом он все равно узнал меня, как только я вошла.
— Мистер Белланди, — всхлипнул он.