Пока Джереми был занят своими уроками в это утро, я сидела в классной комнате с книгой в руках, с усилием переворачивая время от времени страницы, хотя то, что рисовало мне мое воображение, гораздо больше увлекало меня, нежели тот рассказ, за которым я пыталась укрыться. Только иногда я замечала, что Эндрю и Джереми находились рядом, в том же реальном мире, что и я. Машинально я отметила, что Эндрю занят рисованием, а Джереми кажется за уроком беспокойным и невнимательным. Но я не могла заставить себя сделать замечание мальчику или даже просто уделить внимание таким прозаическим вещам.

Я вышла из своего мечтательного состояния до некоторой степени, только услышав, как Эндрю сурово сказал, обращаясь к Джереми:

— Возьми книгу и отправляйся в свою комнату, Джереми. Когда соберешься с мыслями и сможешь сделать урок, приходи сюда, и мы снова просмотрим его.

Отослать из классной комнаты было уже наказанием. Селину часто наказывали таким образом, а Джереми, как это ни странно, почти никогда. Я покачала головой, выражая упрек, хотя в душе не могла не сочувствовать ему. Для Джереми вчерашний вечер тоже оказался очень волнующим, и он, вероятно, как и я, пребывал в своем воображаемом мире.

Когда он ушел, я решительно приступила к чтению, опасаясь, что Эндрю вмешается в мои настроения со своими разговорами. Он не предпринял попытки заговорить и продолжал какое-то время рисовать. Затем он вырвал лист из своего альбома и поднял его на расстояние вытянутой руки. Этот жест привлек мое внимание, и я увидела, что он внимательно изучает рисунок.

— Как вам это нравится? — спросил он и движением руки послал лист через стол ко мне.

К своему удивлению, я увидела, что он нарисовал на бумаге мое лицо. Полного сходства не было. И, конечно, я не ожидала такой лести от Эндрю. Он нарисовал девушку намного милее меня, намного мягче и намного беззащитнее. Все же мне было приятно, что он видит меня в таком свете, ибо если он смог увидеть меня такой, то, может быть, и кто-то другой разглядит во мне такие же свойства.

— Вы мне очень льстите, — сказала я ему. Он смотрел на меня с непонятным выражением на лице.

— Вы так думаете? Я бы не назвал это лестью. Лицо, которое я нарисовал, это лицо не очень-то разумной женщины. Позвольте, я покажу это вам.

Я вздохнула, соглашаясь поневоле выслушать перечисления моих недостатков. Эндрю встал возле моего стула. Он наклонился надо мной, указывая карандашом, а я вдруг обнаружила, что сравниваю его с Брэнданом. Ростом он был намного меньше того, с кем я танцевала вчера вечером. И иногда он казался почти безобразным. Особенно когда его покидал спасительный юмор. Но в душе я понимала, что он может быть лучшим другом, чем когда-либо сможет быть Брэндан, и более преданным, однолюбом, если уж ему случится полюбить.

Он ткнул карандашом в слегка приоткрытые губы на рисунке.

— Обратите внимание на рот, — сказал он так, будто давал объективную оценку работе его ученика. — Слишком большая мягкость, слишком большая уступчивость. Это рот совсем не той женщины, которая способна на самостоятельные решения и делает только то, что реально можно сделать. И еще — глаза. Слишком мечтательны, даже очень слишком. Здесь отсутствует здравое мышление, велико самопогружение в какую-нибудь глупую, несбыточную мечту.

Я взглянула на него с тревогой, и тогда он взял рисунок из моей руки и вернулся к своему стулу.

— А на самом деле, моя бедняжка Меган, то, что я показал вам на рисунке, это лицо безрассудно влюбленной женщины.

В величайшем возмущении я начала говорить, отрицая и отклоняя обвинения, но он не хотел и слушать. Под его обычной маской насмешливости неожиданно проступил гнев, и это очень удивило меня.

— Вы думаете, я настолько глуп? Вы думаете, я не замечал ничего? Неужели вы надеетесь, что о вас не болтают в этом доме? От Брэндана Рейда только это и можно было ожидать, но от вас, мисс Меган Кинкейд, я ожидал лучшего.

— Болтают? — смутившись, повторила я.

— Болтают! — передразнил он. — Неужели вы думаете, что мне не сообщили о вашем обеде вчера вечером? Не говоря уж о вашем танце в холле и о том, как Гарт получила отставку. Я далеко не глуп, милая девушка, но я подозреваю, что вы своими руками делаете из себя посмешище.

Теперь мной руководило только чувство гнева:

— Все это вас не касается! Глупы вы или умны — ваше собственное дело, и меня это не интересует ни в коей мере. Я не просила вас высказывать свое мнение относительно моих действий — действий, о которых вы знаете только по слухам.