— Ты ведь не сделал этого, — заметила я. Он неистово качнул головой.

— Нет! Я вспомнил, что вы мне велели прийти к вам и рассказать, когда мне захочется сделать что-нибудь плохое. Поэтому я принес его к вам. А вот и ножницы.

— Вот и хорошо! — успокаивала я его. — А теперь мы можем поговорить о том, что заставило тебя захотеть обидеть Селину. Ведь ты же любишь свою сестру. Ты ведь не хочешь обидеть ее по-настоящему, не так ли?

— Они взяли ее с собой, когда поехали вверх по реке, — пожаловался он. — Я люблю бабушку, и она любит меня. Но они оставили меня дома.

Я кивнула, показывая, что понимаю его.

— Это правда, они взяли Селину с собой, но в этом ведь нет ее вины. И кроме того, тебе нравится со мной, ведь так?

— Дядя Брэндан никогда не хочет брать меня с собой, — сказал он, на этот раз точно определяя истинную причину своего настроения.

Я ничего не могла предпринять насчет действий Брэндана Рейда. На самом деле я старалась думать о дяде Джереми как можно меньше. Я и так обнаружила в себе странную тенденцию грезить наяву: слишком часто вспоминать тот день, когда мы катались на катке. И это вызывало у меня недоверие к себе.

— Я рада, что ты здесь, — обратилась я к мальчику. — Мне было бы так одиноко, если бы ты уехал вместе с ними.

Когда я с полным доверием вернула ему платье Селины, он отнес его в комнату сестры, гордый тем, что победил соблазн. Я была довольна им и сказала ему об этом.

Пару раз мы говорили о доме-мемориале Дуайта Рейда. Однажды утром, во время уроков, Джереми спросил, назначена ли дата его открытия. Эндрю знал об этом деле больше, чем я. Был спор, сказал он, о точной дате из-за того, что Брэндан Рейд продолжает протестовать против проекта. Джереми захотел узнать, почему его дядя не одобряет идею такого дома, предназначенного для того, чтобы дать приют некоторым бездомным детям Нью-Йорка. На это Эндрю довольно резко сказал ему, чтобы он занимался своими уроками и не вмешивался в дела взрослых. Я почувствовала, что учитель о чем-то не хочет говорить, и решила разузнать об этом побольше.

Когда Кейт к десяти часам утра принесла в детскую шоколад и бисквиты для Джереми, и Джереми отправился туда на перерыв, я снова подняла эту тему.

— Что-нибудь не так с этим мемориалом в честь отца Джереми? — спросила я. — Я все время слышу, что мистер Рейд против этого проекта и что он препятствует открытию мемориала. Что все это означает?

Эндрю пожал плечами:

— Избавьте меня от женского любопытства, Меган. И почему я должен знать об этом больше, чем вы?

— Мне кажется, что вы знаете больше, — запротестовала я, но не стала оспаривать обвинение в любопытстве.

— Если вы хотите, чтобы я высказал свои догадки, — продолжал он, — то это может быть его страх перед дальнейшей оглаской. Боится, что газеты поднимут из забытья старый скандал. Любое упоминание о тех событиях в газете вызывает нервозность мистера Брэндана. В прошлом достаточно причин, из-за которых он стал слишком чувствителен, когда дело касается прессы.

— По-моему, всегда существует риск снова вовлечь Джереми, — согласилась я. — Мы не можем винить мистера Рейда за то, что он хочет избежать этого.

Оставив книги и подойдя к доске, Эндрю стоял, подбрасывая кусочек мела знакомым движением руки. У меня создалось впечатление, что его беспокоило что-то ещё, чего я не понимала. Когда он повернулся ко мне, он уже взял себя в руки и заговорил со мной мягче, без раздражения.

— Подобно вашей хорошей знакомой, мисс Гарт, я всем своим нутром чую беду, — сказал он. — Ворчание Гарт, вероятно, и навело меня на это. Она редко возражает миссис Рейд в чем-либо, но она так же упрямо выступает против мемориала, как и сам Рейд. Мы оба — и она, и я — чуем несчастье в воздухе. И когда оно разразится, Меган, я хотел бы, чтобы вы оказались вне стен этого дома.