ЧИЗМАР: Ты скучаешь по отцу?

ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза]

ЧИЗМАР: Нет?

ГАЛЛАХЕР: Конечно, скучаю.

ЧИЗМАР: По словам матери, ты провел с отцом вечер за пару дней до его смерти. О чем вы говорили?

ГАЛЛАХЕР: Мама просила меня выяснить, что его гнетет. С ней он говорить не стал.

ЧИЗМАР: Что гнетет, кроме гибели дочери?

ГАЛЛАХЕР: Да, кроме этого.

ЧИЗМАР: И что ты выяснил?

ГАЛЛАХЕР: [пауза, улыбается] Ты и сам знаешь, правда?

ЧИЗМАР: Что знаю?

ГАЛЛАХЕР: Ты ведь понимаешь, о чем мы говорили той ночью.

ЧИЗМАР: Может, и понимаю, но точно не знаю.

ГАЛЛАХЕР: Да ладно! [пауза, улыбка гаснет]. Я потому и позвал тебя поговорить. Ты все понимаешь. Поэтому людям нравятся твои рассказы.

ЧИЗМАР: Поверь, я не настолько сообразительный. Спроси кого хочешь.

ГАЛЛАХЕР: Нет-нет, ты все понимаешь. И ты совершенно точно знаешь, о чем мы с отцом говорили. Ты знаешь, что он что-то видел или что-то вспомнил и заподозрил. Ты понял, что он хотел пойти в полицию.

ЧИЗМАР: Так что же видел твой отец?

ГАЛЛАХЕР: [долгая пауза] Однажды он видел, как его десятилетний сын играет за домом. Он подошел беззвучно – я и не слышал, пока он не оказался прямо за спиной. Отец закричал в ужасе, когда увидел, что я делаю с собакой. Обычная бродячая шавка, тощая и блохастая; я подобрал ее у железной дороги. Я пригвоздил тварь коленом к земле и душил, вцепившись в глотку обеими руками. Я сразу попытался ему объяснить, что собачка погибала, а я просто хотел облегчить ее страдания. Сперва мне показалось, что он верит мне, во всяком случае, очень хочет поверить. Но потом он увидел кровь у меня на руках, увидел, что я сделал с собачьим ухом перочинным ножиком, и все понял. В такое бешенство пришел!.. Притащил меня домой за ворот рубахи, и больше мы об этом никогда не говорили.

ЧИЗМАР: Той ночью произошло не самоубийство?

ГАЛЛАХЕР: [опустив глаза, смотрит в стол] Нет, не самоубийство.