Сколько Харрисон Пейдж ни выбивался из сил и ни пыхтел, лежа на кровати в своем загородном особняке, он вынужден был признать, что все его усилия ничего не стоят. Уж если не стоит, так не стоит, с горькой иронией подумал он. В изнеможении, оставив всякую надежду, Пейдж соскользнул с женщины, роман с которой послужил причиной развода с женой, и, распростершись на спине, уставился в потолок невидящим, мрачным взглядом.
– Не расстраивайся, солнышко, – сказала женщина. Ее звали Дженнифер. – И не думай, будто твои мужские способности оказались под угрозой. Ты просто устал. Переутомился.
– Да, переутомился, – повторил Пейдж.
– Попозже мы попробуем еще раз, солнышко.
Пейдж только недавно начал осознавать, до чего же его раздражает ее визгливый голос.
– Не думаю. У меня болит голова.
– Прими таблетку из тех, что я принимаю на ночь.
– Нет.
Пейдж встал, надел пижаму, подошел к окну и раздвинул шторы, слишком занятый своими мыслями, чтобы полюбоваться лунным светом, мерцавшим на водной глади реки.
– Тогда, может быть, хочешь выпить, солнышко?
Если она не перестанет называть его солнышком…
– Нет, – ответил он раздраженно. – Я должен встретиться с адвокатами, прежде чем утром буду давать показания перед комиссией. Мне нужна ясная голова.
– Я только хотела сделать как лучше, солнышко.
Он резко повернулся к ней, стараясь сдержать гнев. Луна через раздвинутые шторы осветила ее нагое тело, темный бугорок между ног, роскошные бедра, тонкую талию, пышную грудь. Слишком пышную, с горечью подумал Пейдж. Её груди похожи на перезревшие дыни, которые вот-вот начнут гнить. А кожа, когда он гладил ее, теперь вызывала у него отвращение, потому что, прежде гладкая и возбуждающе мягкая, в последнее время она стала другая, словно под ней появился слой чего-то похожего на желе, на… жир, решил Пейдж. Если она и дальше будет валяться целыми днями, глядя «мыльные оперы» и пожирая шоколад, то скоро вся заплывет жиром.
И хотя ему удалось подавить раздражение, он не мог избавиться от чувства горечи. «Как я мог свалять такого дурака? Мне пятьдесят пять. Ей двадцать три. Если бы я держал своего дружка в штанах, где ему самое место, не был бы сейчас по уши в дерьме. Сразу после того, как я трахнул ее в первый раз и она стала называть меня солнышком, следовало понять, какую ошибку я совершаю. У нас нет ничего общего. С ней не о чем разговаривать. Почему я сразу же не покончил с этим? Дал бы ей премию, перевел в другой отдел и возблагодарил бы Господа, что не испортил себе жизнь». Но факт остается фактом, печально признал Пейдж, половое влечение возобладало над разумом. Он-таки испортил себе жизнь и теперь не знал, как ее спасти.
– Я иду вниз. Надо подготовить кое-какие показания для комиссии.
– Как знаешь, солнышко. Я всегда говорю, раз надо – значит, надо. Только помни, что я тебя жду.
«Да, – подумал Пейдж, подавляя отвращение. – Это-то самое страшное. Ты меня ждешь».
Он надел шлепанцы, вышел из спальни, и, шаркая ногами, прошел по коридору к лестнице. Потом, держась за мраморные перила, нетвердым шагом спустился вниз, чувствуя облегчение оттого, что хотя бы на время остался один. Его тошнило от терпкого запаха ее духов, напоминавшего сладковатый запах цветов на похоронах.