сжег опиум и пустил в дело армию, мечи и орудия.

…Англия по собственной воле первой ниспослала бедствие

[Zhang Nianhui 1941: 8].

Чжан также возлагает вину за опиумную торговлю на Англию и превозносит чиновника эпохи Цин Линь Цзэсюя как патриота, ведущего борьбу против иностранных деспотов. И Чжан, и Цзин порицали англичан, однако четко не указывали, какие роли играли в наркоторговле другие народы, включая китайцев. Чжан лишь отмечает, что Англия «первой» положила начало распространению наркотиков. Оба автора также никак не комментируют тот факт, что на момент выхода обеих песен англичане уже давно вышли из наркоторговли, в которой к тому времени доминировали японцы, корейцы и китайцы.

В начале 1940-х гг. «Шэнцзин шибао» неоднократно указывала на рациональную необходимость введения запрета на опиум. В 1940 г. директор Отдела по делам опиума при Управлении по запрету опиатов Юн Шаньци указывал, что при введении чрезмерно жестких государственных мер против торговли опиумом возрастет число контрабандистов [Yong 1940: 5]. Он призывал тех, кто продолжал продавать или потреблять опиум, положить распространению порока конец, поскольку нарастающие связи между континентом и Японией могли бы привести к растеканию проблемы по всей империи [Yong 1940: 8]. Юн также утверждал, что уголовные наказания потребителей опиума вынудили бы последних уйти в подполье или стать жертвами шантажа со стороны отдельных лиц. Ни одна из этих ситуаций не работала бы на благо общества, заключал чиновник. Описанные сложности делали исполнение закона «Об опиуме» проблематичным и требовали осуществления 10-летнего проекта, который позволил бы выйти из ситуации. В октябре 1940 г. Управление здравоохранения городского округа Цицикар потребовало более активно проводить в жизнь антиопиумные кампании, в том числе посредством организации конференций, театрализованных выступлений и студенческих движений, которые бы повысили осведомленность общественности об опасности применения наркотиков и способствовали бы более эффективному соблюдению законодательства среди населения [Shengjing shibao 1940k: 4]. Глава местной полиции Ван Дашань отмечал, что было не так просто наложить на опиаты запрет, однако это было нужно сделать как во имя здоровья отдельных лиц, так и ради мира и развития страны и Азии в целом [Wang 1940: 8]. Директор Института здоровой жизни в Синьцзине доктор Кудо Фумио настаивал на том, что следует удвоить усилия по внедрению закона и успешной реабилитации наркоманов. Ведь каждый наркозависимый был потенциальным работником, которого теряла страна, что стало для национальной экономики невыносимым бременем [Xin Manzhou 1941: 28].

По большей части все эти обращения были адресованы мужчинам, однако их авторы апеллировали и к женщинам, зачастую в крайне патерналистском тоне. Например, в опубликованной 5 сентября 1941 года статье «Пробудитесь, женщины-наркоманы!» заявлялось, что общество ослабевает от значительного числа пристрастившихся к наркотикам женщин [Shengjing shibao 1941d: 5][129]. Автор живописует последних, которые сидят по домам с грязными волосами и неумытыми лицами, забывают о своих обязанностях по дому и, «покрывая лица плотным слоем косметики», расходятся по притонам, чтобы, возлежа на ложах, «потворствовать своему порочному увлечению». Таких особ именовали «павшими» бесстыдницами, которых устраивает роль «бытового мусора». Статья осуждает их за разбазаривание средств, добытых их мужьями потом и кровью. Женщинам напоминали, что такое поведение приносит боль их родным. Цитируется исследование, в котором отмечались молодость наркоманок и их стремление безостановочно тратить деньги, а также, если их мужья были особенно строги, втайне посещать ломбарды или торговать своими талонами на продукты. Кроме того, женщин критиковали за то, что они посещали притоны наравне с мужчинами. Такие дамы, пишет автор статьи, дома ведут себя респектабельно, однако полностью утрачивают самоуважение при пересечении порога притона. Впрочем, комментатор винит не столько женщин, сколько их «от природы слабую натуру» и неспособность самостоятельно оставить пагубные привычки. Мужчинам надлежит уберечь своих женщин от распущенности, к которой приводит наслаждение опиумным дымом. Автор уверяет, что мужчинам следует быть с женщинами более непреклонными, даже когда те начинают плакать или становятся невыносимыми, желая получить доступ к опиуму. Далее следовала рекомендация мужьям воспользоваться имеющимися у них правами и отправлять жен на реабилитацию. В главе 5 мы отметим, что женщины-литераторы противостояли подобным нарративам, описывая, как их героини самостоятельно осознают и преодолевают свою зависимость. Как вымышленные, так и основанные на реальных событиях истории подчеркивали сложность лечения наркозависимости по причине условий социальной коммуникации, а также физиологических и психологических факторов.

В марте 1941 г. директор Управления по борьбе с опиумом провинции Жэхэ Ван Шаосянь замечал, что главная проблема на пути антиопиумного движения – социальная среда, которая стимулировала потребление наркотиков [Wang 1941: 8]. Он приводит данные о том, что 48 % потребителей опиума находились в возрасте до 39 лет, 27 % – 39–49 лет, 17 % – 40–59 лет, 8 % были старше 60 лет. По мнению Вана, по меньшей мере половина наркоманов были людьми среднего возраста, что приводило к сдерживанию экономического и культурного потенциала Маньчжоу-го. Он призывал государственные структуры разрешить выращивание опиума, дабы лишить иностранные державы возможности извлекать прибыль от его продаж для лечебных и иных целей. В то же время Ван сетует на негативные последствия, к которым приводит употребление опиума. В опубликованной в том же году статье «Осознавая причины запрета» утверждается, что если народ смог отказаться от таких практик, как бинтование ног и ношение косичек, то таким же образом следует отринуть и опиум, дабы иностранцы прекратили видеть в подданных Маньчжоу-го дикарей и деревенщину. Китайцы должны покончить с восприятием «варварства как отрады, а уродства как красоты» [Shengjing shibao 1941f: 7]. В том же 1941 г. Ли Шисюнь, глава одного из отделов при Центральном управлении распределения, которое занималось опиумом в первую очередь, выступил с речью, содержащей критику инициированного Китайской республикой Движения за новую жизнь и, в частности, его постулата об искоренении опиума всего за шесть лет [Li 1941: 8]. Ли утверждал, что применение в отношении наркоманов пыток и смертной казни обречено на провал. Правительство и население Маньчжоу-го – как китайцы, так и японцы – должны были совместными усилиями искать более разумный выход из ситуации. Ли также предупреждал, что выступающим против опиума официальным лицам и полиции нельзя скатываться к контрпродуктивным бюрократическим интригам и раздорам.

Все громче звучали призывы к ликвидации рекреационного потребления опиума. В июне 1941 г. Новое движение граждан за избавление от опиума сконцентрировалось на выработке стратегии, основанной на моральных принципах кампании по сокращению потребления наркотиков [Xin Manzhou 1941: 26]. Руководитель этого движения Мураками указывал, что борьба против опиума – своеобразная форма войны, успех в которой сдерживался двумя факторами [Ibid.: 27]. Во-первых, государство было совершенно неспособно оказывать воздействие на сердца и мысли граждан Маньчжоу-го, а во-вторых, запрет не мог быть введен оперативно, как это уже отмечал Ли Шисюнь. Мураками винил японцев за недостаточно действенные, по его мнению, меры в данном направлении, поскольку они считали, что проблема напрямую не затрагивает их самих или их здоровье. Помимо этого, он признавал, что японцы не смогли добиться в Маньчжоу-го лояльности народных масс. Мураками отмечал разницу в ситуации в Маньчжоу-го и на Тайване. По его словам, поначалу тайваньцы не верили в то, что опиум вредит им, и поэтому противостояли запретам. Жители Маньчжоу-го, напротив, не имели подобных иллюзий, а нуждались в серьезной последовательной поддержке мер по ликвидации наркоторговли. Чжуан Кайшуй добавляет, что людям следовало воспринимать незаконную перевозку и продажу опиума как более тяжкое преступление, чем даже сексуальное насилие, ведь в последнем случае, считал он, страдает один человек, а опиумная торговля затрагивает все общество в целом [Ibid.: 31]. Чжуан также критиковал антиопиумную социальную рекламу, публикуемую в таких СМИ, как «Шэнцзин шибао», за чрезмерное, с его точки зрения, внимание к индивидуальному потреблению опиума и влиянию наркозависимости на семьи отдельных людей [Ibid.: 30]. Чжуан призывал покончить с такой агитацией, поскольку она лишь подталкивала любопытную молодежь к тому, чтобы попробовать наркотики, фактически не объясняя, какой опасный для всего общества бизнес стоит за ними. Комментатор полагал, что более эффективным было бы описание тайных перевозок и продаж опиума как формы умерщвления населения. Кудо Фумио отмечал, что в борьбе против интоксикантов стоит взывать к любви к обществу, а не к мести в отношении тайных торговцев, в которой доктор видел основную причину сообщений о правонарушениях [Ibid.: 31].

В последние годы существования Маньчжоу-го на фоне тягот Священной войны опиум и алкоголь оказались в фокусе внимания. Статистика, которую приводит газета «Шэнцзин шибао», свидетельствует о том, что с начала Священной войны число наркозависимых сократилось, несмотря на увеличение населения в целом[130]. В то же время Марк Дрисколл указывает, что число наркоманов, потребляющих опиум, героин и морфин, возросло до шокирующих показателей – до 5 миллионов человек, или 20 % китайцев, проживающих в Маньчжоу-го [Driscoll 2004: 245]. Что бы ни происходило с числом «зависимых» – показатели могли оставаться без изменения, снижаться или расти, – в любом случае критика рекреационного потребления интоксикантов обострялась как по тональности, так и по объемам материалов. Производство алкоголя зависело от государственной политики, приоритетом которой были крупные промышленные предприятия, способные оказать поддержку военным действиям. К 1943 г. «практически ничего, если не сказать вообще ничего, в продукции, поставляемой экономикой современного региона, не предназначалось для рядовых потребителей» [Myers 1996: 138]. Начиная с 1939 г. инфляция и нормирование товаров подорвало качество жизни населения. К 1941 г. по сравнению с 1937 г. цены подскочили в два раза, однако аналогичного роста заработных плат не произошло [Kinney 1982: 140]. С 1940 г. в коммерческом производстве алкоголя намечается спад при расширении нелегальной торговли. Все растущие налоги на спиртные напитки сопровождались официальными требованиями к «недостойным торговцам» не повышать цены на оставшиеся у них запасы продукции [Shengjing shibao 1940j: 7]. Чтобы предотвратить подпольные продажи крепких напитков и обеспечить соблюдение квот по объемам, налоговыми органами были введены особые формы алкогольной тары [Shengjing shibao 1940l: 7]. В одном только Харбине продолжало работать лишь 10 из 20 коммерческих производителей – меньше, чем до японской оккупации [Ha’erbin]. Несмотря на возросшее давление на отрасль, ожидалось, что в 1941 г. налоговые сборы за алкогольную продукцию станут для казны четвертыми по значимости [Shengjing shibao 1941h]. Перечень налогов на производство алкоголя был весьма обширен: облагались как производство, так и продукция при разливе в бутылки и при отгрузке с фабрики [Ibid.][131]. В 1939 г. налоги подскочили на 50 %, а ожидаемые налоговые поступления, по расчетам, должны были составить 25,5 миллиона юаней – вдвое больше, чем годом ранее [Ibid.]. Повышение налогов происходило при параллельном внедрении системы нормирования товаров. Например, в 1941 г. полиция и правительство Цзилиня установили нормы на пиво, оправдывая это необходимостью равномерного распределения напитка, особенно в жаркие летние месяцы: 48 % пива выделялось на внутреннее потребление, 32 % – на рестораны и гостиницы, 20 % – на «иные» цели [Shengjing shibao 1941e: 5]. Как и в других районах, в Цзилине также вводились механизмы контроля над алкоголем неместного розлива. Импорт осуждался за перенасыщение рынка, понижение цен и провоцирование нестабильности на местах. Официальные лица в отдельных районах даже потребовали возвращать импортную продукцию, в частности в город Фушань провинции Шаньдун, где цены на дистиллированный алкоголь из-за такой продукции упали с 0,96 юаня до 0,86 юаня [Shengjing shibao 1941a]. Производители из Чжичжуна также были вынуждены принимать возвраты, поскольку рынки были переполнены более дешевым товаром из Шаньхайгуаня [Ibid.]. Последние годы правления японцев были отмечены все большей нестабильностью ситуации в алкогольной отрасли.

Научные труды по истории развития алкогольной промышленности в Японии подчеркивают, что по большей части попытки контролировать производство и торговлю спиртными напитками на официальном уровне были связаны с неурожаями и мерами жесткой экономии, а не с политическими соображениями или беспокойством по поводу здоровья населения – факторами, которые имели наибольшее значение для китайских политиков [Naotaka 1999: 113–121; Bufo 1979: 272–273][132]. Алкогольная политика Маньчжоу-го в начале 1940-х гг. формировалась под влиянием всех этих соображений в совокупности с желанием извлекать прибыль. В течение 1940-х гг. на фоне растущего дефицита крепких напитков цены на алкоголь стремительно взлетели. В 1942 г. средняя цена на байцзю составляла 1,59 юаня за 500 граммов; к 1945 г. – 10,45 юаня. К 1943 г. мы видим регулярные сообщения о крайне ограниченных поставках алкоголя, причем сомнительного качества [Han 1943: 118–121]. С 1943 по 1944 г., после перераспределения зерна и иных политических мер военного времени, производство пива сократилось вдвое[133]. Считалось, что «Red Star» и «Kirin» все еще продавались по доступным ценам. А вот иностранные вина, в том числе шампанское, просто исчезли с рынка[134]. Было сложно приобрести русский коньяк и виски. Можно было купить лечебные вина, но особой популярностью они не пользовались. По имеющимся данным, на рынке доминировала поддельная продукция. Потребителям постоянно рекомендовали сохранять бдительность при покупке товаров в розницу.

Алкогольная промышленность испытывала давление не только со стороны правительства и падающих доходов потребителей, но также со стороны прогибиционистов, которые настаивали на том, что по аналогии с опиумом алкоголь следует запретить. Для агитации за запрет производства и потребления алкоголя в Маньчжоу-го прибывали японские активисты. Так, в 1933 г. в Маньчжоу-го совершили поездку члены Японского союза за запрет алкоголя [Shengjing shibao 1933g: 4]. Делегацию возглавлял Косио Кандзи. Студенты и представители союза прибыли в Синьцзин для встречи с премьером Маньчжоу-го, министром финансов и Накадзима Моринобу, местным представителем их организации. Региональные активисты также выступали против алкоголя. Например, в память о Великом землетрясении Канто, которое произошло в Японии 1 сентября 1923 г., прогибиционисты, следуя примеру Союза за запрет алкоголя, каждый год призывали воздержаться в этот день от потребления алкоголя [Shengjing shibao 1941b: 7]. 1 сентября 1935 г. харбинское отделение Общества по перевоспитанию замужних женщин запустило кампанию по введению запрета на алкоголь. Для распространения среди домохозяйств было напечатано пять тысяч листовок [Shengjing shibao 1938a: 5]. В 1938 г. архитектурное бюро из провинции Биньцзян[135] организовало с 15 февраля по 15 мая 100-дневную акцию по полному исключению потребления алкоголя сотрудниками. Целью этого мероприятия были продвижение патриотизма и пропаганда японского алкогольного законодательства (в Японии людям младше 25 лет не разрешалось распивать крепкие напитки) [Shengjing shibao 1938f]. В 1940 г. Общество согласия[136] в Фэнтяне осудило традиции, связанные со встречей праздника Весны, когда большинство людей предавались, как заявлялось, своим излюбленным занятиям – употреблению алкоголя и азартным играм [Shengjing shibao 1940r: 4]. Общество согласия призывало граждан более осознанно относиться к негативным последствиям указанных времяпровождений и практиковать в 13-е и 14-е числа первого месяца по лунному календарю два дня «самоуважения», на которые надлежало отказаться от алкоголя, курения и азартных игр. Однако в конечном счете все эти прогибиционистские движения мало повлияли на отрасль, с которой они боролись. Производство алкоголя продолжалось вплоть до последних дней Маньчжоу-го. Снижение доходов, нестабильный рынок и военные действия мешали отрасли гораздо больше, чем любые морализаторские движения.

Конец Маньчжоу-го наступил в 1945 г. За ним последовали советская оккупация, гражданская война и революция. Коммерческое производство алкоголя на фоне этих потрясений продолжалось и, по некоторым оценкам, даже процветало [Shenyang 1993: 6]. По мере своего триумфального движения по Поднебесной Коммунистическая партия Китая (КПК) брала производство крепких напитков под свой контроль. Поначалу импорт алкоголя и его частное производство не поощрялись, а на опиум был в принципе введен запрет. Хотя, возможно, продажи опиума и были источником финансирования Народно-освободительной армии Китая в военное время, с момента образования Китайской Народной Республики в 1949 г. правительственные структуры начали наступление на производство интоксикантов, ликвидировав опиумную отрасль и начав регулировать производство алкоголя. Рекреационное потребление опиума порицалось как символ старого строя и основная причина национальной слабости Китая, которые должны были быть уничтожены. Антиопиумное движение начала 1950-х гг. добилось успеха там, где провал потерпели династия Цин, милитаристы, Китайская республика и японцы. Диктатура пролетариата привела к трансформации алкогольной отрасли. В КНР уже не было той агрессивной рекламы и продвижения товаров, которые имели место в 1920-х гг. и 1930-х гг. (об этом мы еще поговорим в главе 4). В то же время, хотя КПК и не одобряла «чрезмерное» потребление алкоголя, вторя нарративам, которые звучали еще в конце эпохи Маньчжоу-го, а равно устоявшимся у китайцев убеждениям, никакого формального запрета на распитие спиртного не существовало. Алкоголь продолжал использоваться в самых различных целях, в то время как в отношении опиума возникли негативные коннотации и ассоциации с иностранным вмешательством, которые существуют и по сей день.

Режим Маньчжоу-го и Япония давно осуждаются за роль, которую они сыграли в развитии производства в Маньчжурии интоксикантов, в особенности опиума – «тайного оружия», направленного на уничтожение китайского народа [Yin 2008]. Вне всяких сомнений, японцы участвовали в производстве и алкоголя, и опиума как официально, так и незаконно. Впрочем, то же самое можно сказать о китайцах, корейцах и иных народах. Даже по самым скромным расчетам производство алкоголя и опиума приняло огромные масштабы – и приносило громадные доходы. Эти отрасли привлекали к себе пристальное внимание критически настроенной части общественности. Жестокость правления Японии в Маньчжурии, развертывание производства интоксикантов, учреждение заведомо несостоятельных организаций, неспособных полностью внедрять законы или обеспечивать эффективную реабилитацию жертв наркотической зависимости, активное освещение СМИ и деятелями культуры изъянов системы – все это свело на абсолютное «нет» все достижения тех людей, которые пытались сократить или уничтожить интоксиканты на территории Маньчжоу-го. Следующие главы будут посвящены именно активистам и мыслителям, выступавшим в первых рядах движения против рекреационного потребления интоксикантов в Маньчжоу-го.