К хору критиков присоединились и голоса с Запада, которые также порицали производство и торговлю опиатами в Маньчжоу-го. В 1934 г. известный американский синолог Эдгар Сноу поделился своими впечатлениями о ситуации в Маньчжоу-го на страницах Saturday Evening Post. Сноу подчеркивал, что Монополия «активно потворствовала как производству, так и потреблению» опиатов [Snow 1934: 84], и обвинял японцев в том, что «некогда прекрасный» Харбин превратился в «обитель живых мертвецов» [Ibid.: 81]. В 1938 г. итальянский секретный агент и наемник Веспа Амлето отмечал, что в Харбине «нет улицы, где не было бы опиумных притонов или магазинов по продаже наркотиков» [Amleto 1938: 102][122]. По его оценке, в Харбине действовало 56 «опиумных притонов» и 194 «лицензированных наркомагазина» [Ibid.: 102][123]. Хотя 250 специализированных заведений – значительная цифра, особенно для города с населением в полмиллиона с лишним человек, сомнительно, что такие притоны или магазины работали буквально на каждом шагу. Желая подтвердить свою аргументацию о намерении японцев «отравить весь мир», Амлето цитирует буклет, распространявшийся военным командованием Японии:

Подобная расистская риторика находит место и в публиковавшемся японцами «Ежегодном альманахе Маньчжоу-го», на страницах которого утверждалось, что маньчжуры и монголы в равной мере «исторически унаследовали» зависимость от курения опиума. В 1943 г. французский писатель русского происхождения Александр Перников указывал, что японцы стремятся к «моральному уничтожению» Маньчжурии посредством распространения наркотиков среди крестьян бесплатно или по искусственно заниженным ценам (в том числе «наркотики на пробу» для собственников и «юниорские дозы» для детей, которые были более доступны, чем хлеб), а также за счет дешевой проституции и разрушения семей [Pernikoff 1943: 105]. Перников уверяет, что такая тактика был «изощреннее и эффективнее» тюремного заключения, пыток и расправ [Ibid.: 173]. В 1949 г. писатель Фрэнсис Джонс замечал, что, несмотря на «благовидную обеспокоенность о здоровье и улучшении условий жизни народов, которые оказались подчинены их армиями», именно доходы от опиума были «основной целью» чиновников Монополии [Jones 1949: 134–135]. Джонс заявляет, что

Критики указывают, что «Маньчжурию медленно травили и доводили до смерти под надзором и при потворстве японских вооруженных сил, которые гребли с этого огромные барыши» [Pernikoff 1943: 106]. На фоне утверждений, что Япония на тот момент производила 90 % нелегальных наркотиков в мире, большую часть членов Консультативного комитета по опиуму при Лиге наций удалось убедить, что Монополия Маньчжоу-го существовала «для поощрения, а не контроля злоупотреблений наркотиками» [Jennings 1997: 77, 89].

Однако СМИ все же превозносили отдельных официальных лиц за неукоснительное исполнение закона «Об опиуме». Отмечается, что в 1936 г. Сунь Ин из города Фэнчэн настаивал на одинаковом статусе для всех точек розничной торговли опиумом и на отсутствии вмешательства в их деятельность [Shengjing shibao 1936b: 12]. Сунь требовал проведения незамедлительного следствия и судопроизводства в отношении нарушителей. Официально зарегистрированные торговцы опиумом благодарили Суня за скорую расправу над людьми, которые работали нелегально или обходили законодательство посредством личных связей. В сентябре 1936 г. директор Лю Юйань и руководитель его службы безопасности Ай Цзинпу в Синфэне провели встречу с розничными торговцами и обозначили жесткие правила в отношении опиумных заведений, от которых требовалось поддерживать отвечавшую санитарным требованиям инфраструктуру для раздельного потребления наркотиков мужчинами и женщинами. Резко пресекались осуществление открытой торговли опиумом, сторонние сделки, реализация дополнительных объёмов и снабжение клиентов инструментами [для потребления наркотиков] [Shengjing shibao 1936g: 12]. Следовало своевременно предоставлять ежемесячные отчеты по продажам. Нарушителям закона грозило юридическое преследование. В августе 1938 г. 80 сотрудников полицейской службы Харбина были уволены по причине употребления опиума – поразительно драматическое подтверждение действенности мер по соблюдению нормативных положений [Nagashima 1939: 21]. Искренние устремления таких официальных лиц, как Сунь, Лю и Ай, а также беспокойство по поводу ситуации, высказываемое медицинскими работниками (о них мы более подробно поговорим в следующей главе), позже будут решительно отвергнуты критиками как голословные утверждения по поводу недостатков Монополии, которая воспринималась как придаток японской армии и источник дохода от наркоторговли для некоторых японцев.

Негативный информационный фон вокруг Монополии потребовал от реформаторов и официальных лиц, стремившихся к сокращению или усилению контроля над опиумной промышленностью, внесения поправок в закон «Об опиуме». Изменения расширили систему государственного контроля, чем еще более упрочили доминирование японского присутствия в отрасли. В декабре 1937 г. был издан Имперский указ № 487, который учредил Государственную систему розничных продаж для искоренения «чрезмерных спекуляций», которые имели место в частной торговле. Контроль над опиумом, кокаином, героином и морфином был передан в ведение властей на уровне муниципалитетов, уездов и хошунов[125]. Уменьшение площади земель, предусмотренных для выращивания опиумного мака, должно было привести к соответствующему снижению количества наркозависимых[126]. Ключевым достижением обновленной программы под контролем государства стало рассчитанное на 10 лет постановление о запрете, по которому в 1938–1939 гг. наркоманы должны были быть выявлены и незамедлительно отправлены на реабилитацию. Предполагалось, что к 1947 г. рекреационное потребление опиума будет полностью ликвидировано как явление. В городе Фэнтянь видели основной оплот всей этой операции: «Политический курс правительства на запрет опиума – его успех и провал – целиком зависит от Фэнтяня» [Shengjing shibao 1941i]. Именно в этом значимом городе «Шэнцзин шибао» продолжала публиковать критические обзоры состояния дел в опиумной отрасли. 1 января 1938 г. была введена в действие Государственная система розничных продаж. 1867 частных предприятий были поглощены или распущены, в результате осталось 1363 лицензированных точки по розничной торговле опиумом[127]. Правительственные опиумные магазины открывались, имея зачастую при этом небольшие запасы товара сомнительного качества, что способствовало развитию подпольного рынка [Jennings 1997: 101]. Нелегальные сделки стимулировали и низкие уровни оплаты сырья. Судя по имеющимся данным, с 1938 по 1941 г. объемы производства и продажи государству опиума сократились с 50 % до 25 % [Ibid.]. Опиумная отрасль сталкивалась со значительными сложностями, однако это не мешало директору Монополии Ло Чжэнбану в 1939 г. утверждать, что правительство Маньчжоу-го учредило Монополию из благих намерений для «последовательного искоренения пагубной привычки, которая пронизывает все общество» [Lo 1939: 71].

Попытки добиваться жесткого следования закону «Об опиуме» и регистрировать наркоманов не увенчались успехом. Статья в номере «Шэнцзин шибао» за 11 июня 1938 г. указывает, что регистрацию прошли всего лишь не более 3 тысяч человек, или около 10 % наркоманов Харбина – города, где, как считалось, было больше всего зависимых от опиума. Причем даже среди этих 3 тысяч человек свыше 10 % были японцами – редкое свидетельство тому, что в Маньчжоу-го страдали от наркотиков не только китайцы [Shengjing shibao 1938f]. В 1941 г. колониальные чиновники уверяли, что во всей стране «живет около миллиона наркоманов, однако это лишь по примерным расчетам, никаких полноценных исследований на настоящий момент еще не проводилось» [Manchukuo 1941: 722]. Ресурсов на проведение значительных антинаркотических мероприятий не имелось, и даже самые идейные реформаторы были вынуждены мириться с сопротивлением как со стороны лиц, которые извлекали из наркоторговли прибыль, так и со стороны людей, которые от наркоторговли страдали. В СМИ критиковали «одержимых опиумом» как аморальных, физически слабых людей, всеми силами подпитывающих свою «зависимость от наркоты», лишая трудовой рынок рабочих рук [Nagashima 1939: 20; Manchukuo 1941: 727, 730]. Наркоманов – людей, «пристрастных к еде, но не любящих работать», – осуждали как потребителей, которые транжирят ресурсы, но ничего не производят[128]. Считалось, что пропорционально доле наркоманов в сообществах возрастали показатели преступности. Исследования на Тайване приводились как свидетельство того, что среди наркоманов было в два-три раза больше преступников, чем среди воздерживавшихся от интоксикантов. С наркоманами постоянно ассоциировались самые различные преступления, от воровства до убийства, с торговцами же – уклонение от уплаты налогов, азартные игры и изнасилования [Wang 1936: 5]. Обострившаяся антипатия к наркоманам и наркоторговцам свидетельствует, по крайней мере, о наличии пусть только и риторической, но борьбы против опиатов и империализма, который ассоциировался с их распространением.

Попытки реабилитировать японцев за их участие в опиумной торговле принимали самые различные формы, в том числе эссе, индивидуальных историй, отчетов о преступности и песен. В тексте песни 1941 г. «Бросай курить» автор Цзин Чунь недвусмысленно связывал опиумную проблему в регионе с Англией:

Несмотря на схожие названия, это не та песня, которую мы уже упоминали ранее в связи с Ли Сянлань. В этом произведении англичане признаются виновными в нанесении чудовищного вреда народам всей Азии. Опиум вплетается в общую канву продолжавшейся уже более ста лет иностранной интервенции. При этом Маньчжоу-го оказывается частью «страны» в целом, не выделяясь в отдельное государство. Поэт Чжан Няньхуэй в опубликованной всего через десять дней после «Бросай курить» песне «Сезоны отказа от опиума» также порицает англичан за торговлю опиумом: