О кино она вспоминала, только когда ходила смотреть какой-нибудь фильм. Из нового поколения актрис ей нравились Джейн Фонда и Миа Фэрроу. Но она спрашивала себя, куда девались романтические комедии типа «Завтрака у Тиффани» или «Шарады». «Некоторые фильмы превосходны. Они, конечно же, займут своё место в современном обществе, но я совершенно не вижу, как я могла бы в них участвовать. Я продолжаю смотреть и слушать, что происходит снаружи. Я не могу этого не делать, но мне больно сознавать, что нас окружают горе, недовольство и страх. Никому от этого не скрыться». Вечный город — уже не Голливуд на Тибре. А Лондон — уже не центр мира из американских фильмов. Хотя, как она утверждает, «Рим — это джунгли», однако, имея деньги, положение в обществе и немного внимания, там можно удобно устроиться и жить очень даже прилично — по крайней мере так думала тогда Одри.

Рождение Луки не вызвало ревности в семье. Няня возила его днём на прогулку в парк виллы Боргезе, и двенадцатилетний Шон присматривал за братиком. Один фотограф увидел, как Лука взобрался на мраморный постамент, смотрит на статую над ним и размахивает ручонками, словно в его голове звучит симфонический оркестр, или подражая увиденному по итальянскому телевидению. Когда Одри об этом узнала, она вспомнила себя ребёнком, едва ли старше Луки, когда «танцевала» под музыку в парке Фолкстона.

«Что самое главное в жизни?» — спрашивали её. Она сразу отвечала: «Конечно, любовь», но ещё «страх». «Потому что, когда что-то любишь больше всего на свете, боишься это потерять». В те времена она сказала подругам: «Если я потеряю Андреа, если он мне изменит, я выброшусь из окна». Это было произнесено таким категоричным тоном, что подруги лишились дара речи, боясь даже представить себе такую вероятность. Потом одна из них добавила: «А я открою для тебя створки». Общий взрыв хохота разрядил атмосферу, Одри смеялась вместе со всеми.

По правде говоря, несмотря на свои уверения в том, что счастлива, Одри уже удвоила бдительность. Как и её мать, она намеренно уходила от вопросов, способных нарушить её покой. Она пыталась создать вокруг себя атмосферу оптимизма, но при этом не позволяла себя дурачить. Репутация плейбоя, которой пользовался Андреа, перекрывала образ женатого мужчины и отца семейства. Если Одри не хотела веселиться в ночном клубе до трёх-четырёх часов утра, он отправлялся туда один — но чаще в обществе хорошеньких женщин. Всё, что Одри соглашалась сказать по поводу их различий, сводилось к следующему: «Андреа экстраверт, а я в большей степени интроверт. Ему нужно быть среди людей и веселиться, а я предпочитаю оставаться одна, бывать на природе, подолгу гулять с собаками, смотреть на деревья, цветы, небо». Кстати, близкие друзья знали, что ей не слишком нравится стиль жизни супруга.

Внешне Дотти жили скромно. У них был простенький «фиат». Когда они уезжали на озеро Комо, то брали напрокат небольшую парусную лодку. Они не проводили отпуск в дорогих домах на берегу моря, во Фреджене (курорт под Римом) или Рокко ди Маре, куда зажиточные буржуа выезжали на лето, а останавливались в хорошем семейном отеле и снимали пляжную кабинку для детей. Зато у них дома признаки богатства больше бросались в глаза. Но их защищали толстые стены палаццо. В Толошна естественный защитный барьер состоял из жителей посёлка. Ни один журналист не переступил порог «Покоя». Когда Одри с семьёй уезжала, там жила баронесса.

Одри снова стала общаться с Мелом, потому что Шон подрос. Теперь это был юноша пятнадцати лет, ростом выше матери. Так что она без особых опасений отпустила его к отцу: «Пух»[52] всегда к ней вернётся. Шон присутствовал на свадьбе отца в Лондоне, в феврале 1971 года. Новая супруга Мела Феррера, Елизавета Сухотина, издавала книги для детей (Мел написал детскую книжку ещё до встречи с Одри). В семидесятые годы Мел продюсировал фильмы и снимался в Германии, Италии, Швеции и Мексике.

В 1971 году дети уговорили мать вернуться на экран. Одри присоединилась к Барбре Стрейзанд, Ричарду Бартону, Гарри Белафонте и другим звёздам в документальном телефильме «Мир любви»: все снимались безвозмездно, поскольку собранные деньги шли в фонд ЮНИСЕФ. Так Одри в первый раз приняла участие в благотворительной деятельности, которой будет заниматься до конца своих дней. По-прежнему полная решимости не возобновлять кинокарьеру, чтобы иметь возможность заниматься воспитанием детей, она отказалась сыграть роль царицы в фильме «Николай и Александра», продюсером которого был Сэм Шпигель. Тот специально приехал в Рим, чтобы она прочла сценарий, и пообещал миллион долларов. Она прочла и отказалась. Инстинкт её не подвёл — фильм вышел провальный.

Зато в начале семидесятых годов она первый и единственный раз согласилась сняться в телерекламе — париков, продаваемых в Японии. Это было очень непохоже на Одри, однако её всегда манила эта страна, эстетикой и стилем «дзен» близкая её собственному жизненному минимализму. Живанши очень почитали в Японии. Кроме того, японцы были большими поклонниками актрисы, в лице которой, с выступающими скулами и большими глазами, им виделось что-то азиатское. Помимо сентиментальной стороны, была и финансовая: 100 тысяч долларов за полтора дня работы в римской киностудии.

Итак, она несколько лет провела без работы, но при этом не соглашаясь с тем, что «вышла на пенсию». Этот период посвящён исключительно семейному счастью и воспитанию двоих детей. Но их личная безопасность оказалась под угрозой. В самом деле, Рим, как и другие большие города Западной Европы, пережил тогда вспышку насилия и терроризма. Одри получила по телефону несколько предупреждений о готовящемся похищении, сделанных явно с целью подготовить её к будущему требованию выкупа. Тогда она решила, последовав примеру Софи Лорен и Карло Понти[53], увезти детей подальше.

В конце июня 1975 года, незадолго до рассвета, перед домом остановилась машина. Одри с детьми в сопровождении вооружённого полицейского отправилась в аэропорт Леонардо да Винчи. Несколько часов спустя все они были в безопасности в Толошна. «Римские каникулы» преждевременно закончились.

Этот переезд имел существенные последствия для её брака и решения больше не сниматься. Андреа Дотти не ушёл с работы в римской клинике, а это значит, что кто-то из них должен будет мотаться между Италией и Швейцарией. Ночные вылазки Андреа без Одри подрывали их брак, но расстояние, лежавшее между ними, расшатало его ещё больше. «Это не идеальное положение, — признавала Одри. — У нас такое чувство, будто мы постоянно в аэропорту или в самолёте».

Вдали от Рима Одри смягчила свою позицию по поводу своей артистической деятельности. Надежда снова увидеть её на экране приняла реальные очертания.

Это был сценарий Джеймса Голдмана под названием «Возвращение Робина и Мэриан», который Курт Фрингс прислал Одри.

Когда она согласилась на роль, фильм быстро переименовали в «Робин и Мэриан»[54]. В титрах указаны два других великих таланта, бывшие тогда в зените славы: режиссёр Ричард Лестер и актёр Шон Коннери. Последнему заплатили миллион долларов за роль Робин Гуда, а Одри — 760 тысяч за роль девы Мэриан — вернее, матери-настоятельницы Марианны, поскольку фильм основан на истории романтической, но реалистичной встречи состарившегося Робин Гуда, уставшего от Крестовых походов и страдающего от артрита, и Мэриан, ушедшей в монастырь и ставшей аббатисой. Сюжет не только соответствовал таланту кинозвёзд, но и подходил им по возрасту.

Ричард Лестер отправился в Толошна, чтобы убедиться, что Одри не шутит. «Когда я пообещал снять фильм летом, во время школьных каникул её детей, чтобы она могла взять их с собой на съёмки в Испанию, и гарантировал, что съёмки закончатся вовремя, чтобы они не опоздали в школу, нам уже не пришлось её подгонять — только успокоить по поводу того, как она будет выглядеть на экране... что было непростым делом. В конце концов, она ведь не появлялась перед камерой уже восемь лет. За это время техника съёмок сильно изменилась».

«Для меня всегда страшно начинать новый фильм, — призналась тогда Одри «Интернэшнл геральд трибюн». — Мне кажется, я по сути своей интроверт. Мне всегда было сложно что-то делать при других людях. И это не как езда на велосипеде — если научился, то уже не забудешь. Даже если сценарий превосходный, актёры хорошие и режиссёр молодец, ты всегда одна». Лестер увидел это трогательное «одиночество», когда Одри улетела в Лондон на примерку. «Её платье для фильма создала Ивонна Блейк; платье было лишь одно — наряд аббатисы. Оно было сшито из материала, используемого для изготовления защитных перчаток, шершавого и негнущегося, и Ивонна потратила много труда, чтобы придать ему средневековый вид, сшив костяными иголками, без отделки. Я видел, как Одри надела его и посмотрела на себя в зеркало. В надежде хотя бы слегка его улучшить, на манер наряда, который какой-нибудь Живанши XII века благословил бы своими ножницами, она резко дёрнула за нитку и попыталась сделать сборки. В конце концов ей пришлось смириться, что платье стоит колом, и принять правила игры. Побывав во главе списка самых элегантно одетых женщин мира, она вернулась на экран в болтающейся на ней садовой перчатке».

Одри в большей степени беспокоило, как её будут снимать. Она всегда нервничала по этому поводу, да ещё столько всего изменилось, она теперь многого не знает: как звёзды смотрят в камеру, как снимают актёров, уже не выказывая к ним почтения. Она поговорила об этом с продюсером Дэнисом О’Деллом, который передал их разговор Дэвиду Уоткину — осветителю «с понятием». «Ей придётся идти на риск, как всем», — сказали ему. Потому что на натурных съёмках освещение не столь гармоничное, как в павильоне. Кроме того, Ричарду Лестеру нравилось улавливать непосредственность первых дублей. «Некоторые сцены с Одри темноватые, в частности, эпизод под названием “Робин Гуд встречает невидимую женщину”. Но все переживания были слышны в чудесном голосе актрисы: её даже необязательно видеть». Хотя Одри никогда не жаловалась, ей было нелегко от такого пренебрежительного отношения. А ещё оттого, что она — единственная женщина в мужском коллективе. «Я единственная куколка в ватаге Шервудского леса», — сказала она тоном весёлого смирения, превращая одну легенду в другую, более соответствующую её фантазиям.

Каждый раз, когда у неё выдавались свободные выходные, она улетала в Рим. По словам Ричарда Лестера, Андреа Дотти приехал на съёмки только однажды. В отсутствие жены врач стал жертвой нескромности папарацци, которые несколько раз заставали его в обществе Флоренс Гринда[55], а таблоиды напечатали эти снимки. Несмотря на всю любовь Андреа к жене-кинозвезде, Одри поняла, что вышла замуж за обольстителя, который не может устоять перед привлекательными женщинами. Языки начали развязываться. Некоторые итальянки считали совершенно естественным, когда у мужа есть подружки. Кстати, в кругу друзей Одри в Риме мужчина, не имеющий любовницы, считался диковинкой. Но Одри никогда не могла примириться с этой традицией. «Хотя она сияла, — говорил один близкий знакомый, — ей было очень горько. Но она, разумеется, никогда не показывала этого на публике». Она призналась Рексу Риду[56]: «Я не городской человек. В этом... основное различие между Андреа и мной. Я тоскую среди бетона». Потом, следуя принципу своей матери, она положила конец этим вопросам, сказав: «Я забочусь о своём здоровье, а свет занимается моими мыслями». Её единственное желание? «Не быть одной». Вот что дорого её сердцу: «сельская местность, собаки, цветы, природа». Одри ищет утешения в тихом и надёжно защищённом месте. Когда фильм приближался к концу, она на краткое время вернулась в Рим, а потом одна уехала в Швейцарию. Подруга-итальянка, с которой она поделилась своими горестями, посоветовала ей попытаться спасти свой брак, заведя ещё одного ребёнка. Несколько лет назад, когда она ещё была с Мелом, эта идея ей понравилась бы — но не теперь. «Об этом я даже не думаю», — ответила она уныло...

Одри понимала, что не сможет вечно закрывать глаза на снимки Андреа в прессе, которые превращают якобы невинные вечеринки в настоящие любовные свидания. «Конечно, и ему, и мне неприятно, когда печатаются такие фотографии, — подчёркивала она. — Мы ссоримся, как любая пара, но мы должны бороться с этим и оставлять без внимания изо всех сил». Их общий друг отмечает: «Естественно, папарацци донимали Андреа, и это печально. Но очень жаль, что им удавалось делать эти ужасные снимки, на которых он пытается заслонить лицо, пока какая-то блондиночка с ним жеманничает». Однажды Одри почти признала, что жизнь с Андреа далека от идиллии, заявив: «Моя семейная жизнь в общем и целом счастливая». Потом, подумав, добавила: «Не могу выразить это в процентах, потому что в отношениях между людьми это никогда не получается». Её брак рухнул, но с её губ не сорвалось ни единого упрёка. Одри осталась хорошо воспитанной дочерью дипломата.