Затем пришло время, позаботиться о собственной гигиене, мы с Михаилом были перепачканы в крови и ещё бог знает в чём буквально по уши, да и просто упрели. О стирке и помывке не могло быть и речи, водоснабжение было отключено, можно было, конечно, пройтись по квартирам, сливая воду из бачков, чайников и других сосудов, но Семён Маркович, с молчаливого согласия соседей, взявший на себя роль предводителя нашего пристанища, категорически запретил это делать.
— Вода нам ещё понадобится, кто знает, когда нас отсюда вытащат. Так что, переодевайтесь в то, что найдёте, а тело протрёте…, да хоть салфетками влажными! — заявил он и никто не стал с ним спорить.
Как ни прискорбно, но с собственной одеждой пришлось расстаться. Оставил только кожаную куртку, которую снял перед уборкой подъезда. Вещи Михаила были чудовищно велики. Виталика, так звали, всё ещё находящегося в ступоре пацана, совершенно точно малы. Пытаться вскрывать запертые квартиры в некоторых из которых, слышалась подозрительная возня, не стали, посчитав, что это, слишком рискованно.
Мне пришлось вернуться в квартиру Протасовых и переодеться в шмотки, из тех, что нашёл там ранее, а именно: затёртые камуфлированные штаны хоть и большие по размеру, но не настолько, как вещи Михаила, футболку и олимпийку с капюшоном, скорее всего, с черкизона. Заляпанные ботинки сменил на резиновые сапоги.
Перед выходом в люди взглянул на отражение…
Итить! Вот это вид! Для завершения образа не хватает только чинарика в зубы и бутылки, выглядывающей из кармана.
Когда поднялся, к квартире Михаила, где заранее решили устроить совет.
Пацан, сидящий и судорожно всхлипывающий, внезапно бросился на меня.
— Ты маму убил! — визжал он, сжимая в ладонях тот самый молоток, позаимствованный мной в квартире.
Побелевшие костяшки пальцев на рукояти, посиневшие губы, безумный взгляд, никогда у людей, я не видел таких бешеных глаз, зомби не в счёт, всё это в краткий миг отпечаталось в сознании.
С небольшим отшагом правой ноги, перенося на неё вес, я отклонился назад от яростного удара, пропуская молоток в сантиметрах от головы. Одновременно, обутым в сапог носком левой ноги, легонько ткнул спятившего пацана под правое ребро. Попал не сильно, но точно, парня скрутило и он, захлёбываясь в попытках вдохнуть, скорчился на полу, выронив оружие к моим ногам.
Растерявшаяся бабушка подростка, с удивленьем и страхом смотревшая на отчаянный бросок внука пришла в себя и с криком, — Да что же такое делается, он же ещё ребёнок, а сегодня мать потерял! — бросилась к внуку, сверля меня яростным взглядом.
Вторая бабуля, будучи полностью солидарна с соседкой, тоже картинно заохала и заголосила, а внук, корчась на полу, бубнил на одной ноте:
— Убью! Убью…, убью!
Мою растерянность сменило удивление, а затем ярость.
— Да идите вы нахер! — заорал я, — Мне ****ь, что, надо было сделать?! Дать себя молотком забить…, потому что он ребёнок?!
— Заткнулись! — неожиданно рявкнул, поднимаясь из кресла, Михаил, — Все ****ь! Вы чё бля творите, миру писец, а вы тут, что устроили?
— Ирочка моя-я! — неожиданно затянула бабулька, прижимая к груди уже просто, по-детски рыдающего Виталика. — Да как же так, в чём я нагрешила господи-и? А ты, что делаешь Ирод? — повернулась она ко мне, — он же, всего лишь ребёнок, он сегодня мать потерял, ведь мог же просто молоток забрать, бить то зачем?
Мне было нечего ответить, а то что мог сказать, она всё равно не поймёт.
В Виталике я увидел себя, того, старого, который, обезумев от ярости, сжав зубы, резал ножом обидчиков, не думая о последствиях. Виталик шёл меня убивать, иступлено, яростно, наверняка. Пропусти я первый удар…, и до того, как его бы остановили, он успел бы размолотить мой череп вдребезги.