— Скажешь тоже, веселье! — сплюнул толстяк, — я по правде, тоже всё пропустил. Вначале с похмела валялся, потом снова упился, а когда более-менее отошёл да телек включил, там по всем каналам такое несли… — Верченым зигзагом, свободной от ружья руки, он попытался изобразить, что именно «несли» в эфире. — Короче позвонил братве, сказали, сиди дома, жди. Приедем!

— Не обессудь Миш, разреши поинтересоваться, — осторожно начал я, необходимо было прояснить с утра волнующий меня вопрос, слово братва не давало покоя, а ну как, это те же персонажи, с которыми пришлось столкнуться, будучи запертым в клетку, — второй раз о братве речь, может, я знаю кого? Ещё раз, не пойми меня превратно, на блатного ты по первости непохож, не сочти за дерзость! — этот вопрос необходимо было выяснить, что называется, на берегу, кто знает, как дальше пойдёт и что за люди могут приехать.

Михаил внимательно, со снисходительно покровительственным укором посмотрел на меня.

— Да не кипишуй ты! — вальяжно, сквозь зубы процедил он, — Всё будет чики-пуки! — и, видя моё недоумение не выдержал и заржал, — Ты бы себя видел! Не сочти за дерзость! Не обессудь! Бля, где вы только такое берёте, ты же вроде тоже не из этих?

— Ты о чём? — спросил я, сбитый с толку, — Поясни?

— Поясни… — хмыкнув, передразнил он меня, — Хорошо хоть не обоснуй! Ладно, поясняю, не из тех, кто ценит блатную романтику!

— Ну, это да! — согласился я и добавил, — Даже, наоборот, всей душой ненавижу! Но насчёт братвы, вопрос так и остался, что за люди?

— Не кипишуй, — снова заржал он, затем добавил, — обычные ветераны, армейки там, МВД ну и так далее, мотоклуб короче. Только для своих…, - он немного помолчал и добавил, — в основном.

Спускаясь с крыши, мы не стали оставлять дверь надстройки открытой, как было до этого и закрыли на засов. В подъезде по сравнению с крышей смердело на грани терпимого, но всё же заметно меньше чем раньше. То ли из-за того, что мы, прогуливаясь по крыше, не закрыли люк, то ли оттого, что были открыты все окна в незапертых квартирах верхних этажей. Мы вроде, недолго наверху были, но тут, видимо, время тоже не теряли.

Не успел я ступить и шагу, спустившись с лестницы, как одна из бабулек, успевшая повязать на голову траурный платок вышла мне навстречу из распахнутой двери одной из квартир.

— Максим, ты прости нас? — следом за ней появилась вторая, тоже в платке, она молчала, только кивала, соглашаясь, — И Витальку прости. Ребёнок он ещё, голова дурная, одни порывы, не держи зла?

— Да что уж там, — злости и обиды я не испытывал, — и вы меня простите, коль что не так, — не знаю почему, извинился я, — нам здесь, ещё какое-то время, всем вместе жить. А сам малой где?

— Сидит дома, плачет. — ответила бабушка Виталия, — Семён-то нам рассказал всё. Мы-то, дуры старые, думали, образуется как-то. — она утёрла слёзы, — Всех, кто сбрендит, выловят, да подлечат. Ну, может и посадят кого потом, а тут вон оно как.

— А Виталька, и сам всё понимает, вот только смириться ещё не может. — выступила вторая, — Ты уж, не держи зла?

— Ладно, проехали, уже в прошлом, — отмахнулся я, — бывает.

— Вы теперь, главное — следите, чтоб не учудил чего. — кряхтя произнёс Михаил, спускаясь с последней ступеньки, — А ну как, подумает, что смысла жить дальше нет, да и руки на себя наложит!

— Да тьфу на тебя! — взъярилась бабка парня, что, впрочем, не помешало ей довольно шустро засеменить вниз по лестнице, — Чтоб у тебя язык отсох!

— Да что такого-то… — удивился толстяк, — Где я неправ?

— Галка, веди парня сюда. И впрямь, не след одному оставаться! — крикнула вдогонку подруга, а затем, обернувшись, добавила с укором, — А ты, думай, что говоришь! Ишь ты, руки наложит.

— Ладно Макс, пойдём. — ничуть не обидевшись хлопнул меня по плечу толстяк, — Чё нить, заточим!