— Я здесь живу… — уже откровенно жалко звучат его оправдания. Всё! Спекся малец. Сломался. Это не значит, что в другой ситуации он не попробует взять реванш, но вот прям сейчас он сломался… Драться не будет. Может только побежать.

— Так какого х… я за тебя твою работу делаю? — уже в голос ору я на него, постепенно надвигаясь. — Почему я догадался, трупы все в одно место собрать, чтоб похоронить, а ты — нет? Это ж «твоя территория», как ты говоришь! Так какого х… ты, б…ь, за ней не следишь? Ты, б. ь, сдохнуть хочешь? Коронавирус пережил, и думаешь что на этом всё закончилось? Избранным, б…ь, себя ощутил? Типа весь мир теперь к твоим ногам падет? Да ты, братец, точно не еврей. Ты долб. б! Сюда иди!

Какое там. Парень развернулся и задал стрекоча. Мда… Перестарался. Была же идея привлечь его к вывозу трупов. Тем паче, что костер-то уже горит часов пятнадцать! Вместе с забором сгорел уже и соседский сарай полностью. Хватит уже землю отогревать. Копать надо начинать. Но увы. Сбежал. Ну и хрен с ним! Сам справлюсь. Возвращаюсь в дом и довыволакиваю-таки на улицу мертвую хозяйку. Мелкая так и не проронившая ни одного слова во время всей сцены, пытается помочь… Раздраженно рычу, чтоб не лезла.

Никогда не понимал как авторы могут писать книги, в которых их ГГ только что крушил черепа противников, рыча от ярости, и вдруг, по окончании боя он уже целует спасенную принцессу и говорит ей комплименты… Как такое возможно вообще? Что, блин, за «терминаторы»? То необузданная ярость и жажда убийства, а потом щелк — и сразу любовь и нежность? Что за бред? У реальных мужчин эти чувства находятся на противоположных концах эмоционального спектра. И спасенной принцессе на вежливое обхождение сразу после боя, от ее спасителя рассчитывать не приходится. Максимум короткие команды, куда идти и что делать…

— Не бойся, — постепенно остывая говорю Насте, пытаясь чтоб голос звучал как можно мягче, — я уже успокоился.

— Я не боюсь, — негромко отвечает та.

— Ну вот и хорошо, — чуть ворчливо еще отвечаю я, впрягаясь в санки и таща их к нашему костру.

Нам было ещё довольно далеко до нашего участка, когда от него донесся девичий визг. В первый миг я не понял, может это скрипит снег под полозьями? Резко остановившись, напряг слух. Что-то непонятное.

— Ты — слышала?

— Да.

— Элька! — осеняет меня и выхватив из саней свою дубинку и бросив сани посреди улицы, я срываюсь на бег.

Бегу как никогда раньше не бегал. Довольно скоро в боку закололо, а легкие разрывались от недостатка кислорода. Вот и калитка моего участка. Вот костер и какие-то неясные тени мечутся за костром. Эльки больше не слышно, зато слышится звериные взрыкивания. Б…Ь!!! Да это ж опять эта псина! Но почему мелкая не стреляет? Я ж оставил ей свой травмат! Врываюсь на участок рывком, преодолеваю последние метры…

Девочка лежит на спине. Уже и не сопротивляется. Все вокруг в ее крови. А над ней, вцепившись зубами ей куда-то в район лица, склоняется эта гадина.

— Ааааа… — Гнев пополам с отчаяньем переполняют меня. Дубинка, описав полукруг над моей головой, с треском опускается на выгнутый дугой хребет псины. Она не успела вовремя остановиться и отпустить свою жертву. За что и поплатилась. Хребет хрустнул. Задние лапы сразу подкосились. А сама она тут же повернула ко мне свою пасть, отпустив девочку. И получила валенком в морду. Вторым пинком отбрасываю ее прочь от Эльки и размахиваясь палкой гвоздю тварь по голове, по телу и вообще — куда попадет. Я уже мало что вижу и соображаю. Все заливает бешенство. Псина уже давно не шевелилась, да и вообще уже мало походила на животное. Скорее окровавленный кусок мяса. А я все никак не мог успокоиться и раз за разом бил, давая злости выход.

Постепенно, с трудом успокаиваюсь. Злоба никуда не далась, но ее заслоняет беспокойство за девочку. Пнув последний раз то, что еще минуту назад было собакой, я падаю на колени перед мелкой.

— Эля, что с тобой? Сильно она тебя?

И понимаю, что это — все. Девочка не может ответить. Руки, лицо, шея, все разорвано… Но она еще дышит. Точнее хрипит. Но все тише и тише. Подхватываю ее почти невесомое тело на руки и спешу с ним к дому. Там свет и тепло. Есть медикаменты. Я не знаю, что нужно делать, но хоть что-то делать нужно!

Бесполезно. Я не успеваю добежать, до дома когда девочка захрипев в последний раз и выгнувшись у меня на руках странно обмякает.

— Нет. Нет! Эля. Эля!!! — я вновь падаю на колени в снег неверяще смотря на затихшую девочку на моих руках.

— Аааа… — я не заплакал. Я скорее завыл, поднимая лицо к ночному небу. За что? Почему не я? Меня — козла старого не жалко. А эту-то девочку за что? Она же еще ничего не успела в своей жизни! И тут раз и все. И ее смерть тоже на моей совести. Это я спустил с цепи эту псину. И потом так и не убил ее после первого нападения на Еву. Хотя знал, что ещё будут проблемы. Вот они. И то, что я убил эту тварь — слабое утешение. Вот вообще никакое! Вот и остается теперь сидеть на коленях, прижимая к себе мертвого ребенка и давиться криком. Да и крика уже нет. Ибо горло перехватил колючий ком, мешая не то что крикнуть… Вздохнуть толком не получалось. И только слезы с глаз падали вниз, на маленький детский трупик у меня на руках.