Забегая вперед: я делал это десять лет! Я надевал тщательно сберегаемые джинсы, кожаный пиджак от цеха резинширпотреба Бакинского шинного завода, складывал рукописи в пластмассовый «дипломат» и тратил на гастроль не менее семидесяти рублей, включая билеты.
Я шел самотеком с улицы. За меня никто не звонил, и меня никто не знал. Я повторял себе: «У меня нет ничего, кроме качества моей работы».
…Они все кончились вместе с Советской Властью, в которой они так приятно устроились и которую они так благородно поносили.
Я уже не рассчитывал на успех и не огорчался отказами и отлупами. Я долбил на автопилоте и сбивал что-то рефлекторными толчками.
И взяли рассказ в «Юности», и раза четыре ставили в номер! — меня не было весь год, и он выпадал. И классик Сергей Палыч Залыгин взял меня в свой «Новый мир», но он был небожитель, и рассказ отодвинули навсегда внизу в отделе.
Какая все фигня по сравнению со Сталинградом!
Через десять лет! рассказ «Положение во гроб» прямо из «Огонька» переведут сразу на десяток языков: все будет уже иначе.
14. Рандеву со знаменитостью
И только в журнале «Знание — сила» завлит Рома Подольный, лысокудрявый гусар-колобок, проникся всякими чувствами к моим текстам и выкладкам. И решил сделать добро, взяв у меня интервью как у звезды семинара фантастов и представителя русской литературы в Эстонии.
Интервью! В журнале! Семисоттысячным тиражом, в СССР! А вот это, ребята, уже ступень!
И уж он меня спросил. И уж я ему ответил. И вылизано все было, свинчено и склепано, как рекордный экземпляр самолета. Мы оба понимали, что к чему.
Интервью долго не лезло, и в конце концов Роме его дали в руки взад обратно, не вдаваясь в причины. Он сокрушался мне в телефон и приезжал в Таллин поддерживать.
Да, я был уеден и взведен. Хрен вам в очи заместо земляничной поляны.
Ну так подавитесь. Я сам возьму у себя интервью. И сам отвечу. И сделаю это лучше вас. И сам напишу как хочу. И сам опубликую. В своем сборнике. Таким тиражом, как получится. Не суть важно. А важно — сделать так, чтоб это жило не день, как газета, и не месяц, как журнал. Нет смысла! Работать надо навсегда. А навсегда — это надолго… Интервью стало шириться за грани жанра.
Это был рассказ о достигнутом успехе. О часе славы и годах одиночества. О горечи изгоя и гордости избранника. О зависти и верности. О том, что есть гений признанный и непризнанный. На второй день работы пропавшее интервью перестало меня интересовать!
Никто не написал бы во взятом у меня интервью:
«Путь на вершину — это восхождение на Голгофу, а не на пьедестал. И чем выше вершина — тем тяжелее крест. Пьедестал памятника сделан из плахи таланта».
Интермедия о доносе
Если бы заглянуть в архивы КГБ. И почитать там увлекательнейшее, батеньки мои, чтиво. Доносы писателей друг на друга. В тридцатые годы, да и в последующие небезлюбопытно. То могла бы получиться потрясающая книга по истории советской литературы. Портреты мастеров слова в интерьере.
И как вскричали бы негодующе адепты родной словесности о мерзавцах, посмевших замарать имена художников подлой публикацией! И осуждены общественным мнением были бы, как обычно, не сотворившие зло, но указавшие на сотворивших.