Хайнувка, 2014 год

Портниха опаздывала, а через полчаса в квартире Ивоны Бейнар на улице Химической, 13 начнут собираться женщины, чтобы испечь каравай. Продукты для свадебного пирога в форме сердца, который молодые должны были разделить между гостями перед венчанием, а также шелковые ленты для свадебной косы лежали, как музейные экспонаты, на единственном столе крохотной двухкомнатной квартиры в рабочем районе, в котором двадцатипятилетняя девушка жила с тремя старшими братьями и матерью. Все это было доставлено посыльным и оплачено женихом Ивоны.

Хлебопечки у Бейнаров никогда не было, но было решено, что, согласно традиции, девичник состоится в доме невесты. Поэтому половину квартиры сейчас занимал огромный электрический духовой шкаф. Такие используются в итальянских ресторанах для выпечки пиццы самых больших размеров. Когда грузчики вносили его, соседи сбежались посмотреть, что за сокровище на этот раз преподнес будущей теще Петр Бондарук. Она увидела разочарование в их глазах, когда оказалось, что это не новый холодильник или хотя бы обогреватель. Зачем жильцу микроскопической квартиры печь таких размеров? Агрегат стоял сейчас между диваном и колченогим столом из ДВП, заслоняя новенький телевизор, заботливо укрытый пленкой, чтобы не испачкать его во время замешивания теста.

Выпечка каравая была одним из самых важных ритуалов белорусской свадьбы. Удавшийся каравай гарантировал счастье молодой паре, плодовитость, согласие и достаток. Хотя последнее Ивоне гарантировалось и без каравая. Бондарук был самым влиятельным человеком в городе, а в регионе входил в десятку самых богатых людей, если подсчитать обороты его предприятий и имеющуюся недвижимость. Половина жителей Хайнувки работала на его паркетной фабрике, продукция которой шла исключительно на экспорт, в Германию и во Францию. А месяц тому назад предприниматель начал переговоры с норвежцами. Во всех четырех церквях священники молились за то, чтобы ламинат New Forest Hajnówka выдержал конкуренцию с продукцией икейского монстра. На рынок Великобритании фирма вышла еще до вступления Польши в Евросоюз. В городе не было ни одного человека, который бы не знал, кто такой Бондарук, как и ни одной семьи, которую бы он не кормил. Даже будь он отъявленным грешником, люди все равно встали бы за него стеной, потому что именно благодаря ему, впервые за несколько лет, уровень безработицы в городе упал на два процента. Если бы он только захотел, то мог бы запросто стать мэром.

Ивона осмотрелась. Завтра она сменит эту каморку на просторный дом на улице Пилсудского — самой красивой улице города, обсаженной старыми липами. Всю свою жизнь ей приходилось бороться с братьями за каждый клочок пространства. Благодаря этому она выросла гордой и отважной девушкой. Чаще всего братья выигрывали. Жалобы маме и плач не помогали. Ивона быстро научилась прибегать к хитрости, в том числе пуская в ход свое главное достоинство — обаяние. Умела сыграть на человеческих слабостях и настоять на своем. Божена никогда не была союзницей дочери. Обычно она велела ей слушаться братьев, потому что все трое сыновей приносили домой деньги, и после работы им полагалось отдохнуть, хорошенько поесть и, если надо, напиться с дружками до полусмерти.

Ни один из троих не работал официально, как, собственно, и большинство жителей микрорайона неподалеку от фабрики, выпускающей скипидар и прочие химикаты для обработки дерева, которая и дала название улице. Братья Бейнары годами находились под опекой местного собеса. По документам все они были инвалидами с разной степенью утраты здоровья. При этом выглядели как беловежские зубры, а в подвале одного из домов организовали боксерский клуб «Ватага». Только младший, Ришард, более известный в городе как Малый Зубр, закончил профессионально-технический колледж, но за токарным станком ни разу не стоял. Владислав и Иреней, также называемые Зубрами (соответственно Старым и Средним), прекратили свое образование на втором курсе «сельхозки», местного учебного заведения, готовящего молодежь для работы в поле. Их вышвырнули оттуда с волчьим билетом после того, как они взорвали шкаф с экзаменационными бланками в кабинете председателя комиссии и тем самым чуть не сожгли школу. Сам председатель чудом уцелел, благодаря тому, что как раз в это время задержался в туалете возле школьной столовой, в которой в тот день подавали картофельные клецки в грибном соусе и тушеную капусту недельной давности. К тому времени, как председатель выбрался из сортира, пожарные уже успели погасить огонь, банду Зубра повязала полиция, а толпа зевак заметно поредела.

С того памятного дня братья Бейнар никогда уже не опорочили себя посещением какого-либо учебного заведения. Изгнание не сильно их опечалило, так как работа в поле вовсе не входила в их планы. Им необходим был документ для пособия по безработице. Но, как оказалось, в хайнувском центре занятости изменились порядки прежде, чем Зубры успели протрезветь после очередного фестиваля по поводу вечных каникул.

Безуспешные попытки сестры получить высшее образование вызывали у братьев приступы хохота. Тем не менее они обожали ее, как людоед свою зверушку, рискуя заласкать до смерти. Свою любовь Зубры демонстрировали исключительно эффектными боевыми действиями. Например, отправляя в нокаут всех ухажеров сестры и поджигая дома тех, кто осмеливался критиковать ее. В общем, не подпускали никого, кто, по их мнению, не заслуживал благосклонности высокородной польки, исходя из своего непольского происхождения. Из-за этих требований шансов не было как минимум у семидесяти процентов жителей данного региона, поскольку городок был населен почти исключительно польскими белорусами. Чистокровных поляков здесь было как кот наплакал, и семейство Бейнар относило себя именно к их числу.

Патриотизм побуждал Зубров с размахом праздновать все государственные праздники. Флаги, транспаранты и футболки с принтами «отверженных солдат» они делали сами, благодаря наличию природных творческих способностей. Их дед — Григорий Русинюк по прозвищу Макака — играл и «нюхал» в одной известной группе. Приехав в Хайнувку на детокс, здесь и остался, поскольку по окончании терапии пропил обратный билет. Пришлось вернуться в реабилитационный центр. Там он неожиданно открыл в себе талант к «мазне». Каждый его шедевр, не исключая женских портретов, мог бы сойти за его автопортрет. За свои заслуги перед местной культурой за символический один злотый он получил от города муниципальную квартиру на Химической, в которой доживал свой век, пока с диагностированной болезнью Альцгеймера не попал в государственный дом престарелых. Квартиру же заняла его дочь, которой он никогда не интересовался, вместе со своими детьми.

Внешне Зубры были очень похожи на Макаку, что с гордостью подчеркивали, малюя на хайнувских стенах псевдопатриотические граффити. Делали они это так круто, что дед, будь он способен хоть что-то еще понимать, лопнул бы от гордости. Братцев бесило, когда коренные жители Хайнувки не ценили их патриотизма и обзывали фашистами или скинхедами. Как бы то ни было, уже стало традицией, что после футбольных матчей «Ягеллонии» Зубры возвращались домой, задержавшись на сорокавосьмичасовой отдых в обезьяннике за провокацию, драки и рисование свастики на стенах, либо, как минимум, за подстрекательство молодежи к дракам. Ивона не смогла противостоять давлению семьи и в свое время в кожаной куртке либо толстовке с надписью «Героям слава!» ездила вместе с братьями на стрелки, но с тех пор, как влюбилась в белоруса, начала под любыми предлогами избегать польского партизанского движения.

Ивоне принадлежал угол у окна. Узкая кровать, помнившая времена Хайнувской мебельной фабрики, когда та еще была государственной. Ламинированная тумбочка из ДВП и мягкий пуфик в ужасные цветы, в котором Ивона хранила белье. Еще у нее было место для нескольких вешалок в полированном шкафу, который они делили с матерью, и одна книжная полка, под которой девушка повесила театральную афишу Войцеха Томчика «Погибну только я» о Дануте Седзикувне (Инке) из 5-й Вильнюсской бригады[2], которая была ее кумиром. Метровая полка была заполнена в два ряда исключительно польскими романами: Калицинска, Фицнер-Огоновска, Виткевич, Циглер и Зачиньска. Несмотря на то что мать Ивоны упорно выбивала из ее головы концепцию любви, девушка выросла очень романтичной. В этих томиках она находила самые удачные диалоги с противоположным полом и заучивала их наизусть. Над страницами книг отрабатывала Ивона умение строить глазки и томно вздыхать в нужные моменты. Еще на полке уместились все произведения Милошевского, поскольку Ивона в свое время была влюблена в Шацкого[3], представляя себе, что у прокурора лицо автора, и одна книга Иоанны Батор. Одна — потому что сестра Зубров не признавала полигамии. Сейчас она решила, что все свое приданое, кроме афиши и книг, с радостью отправит на помойку. С завтрашнего дня этот хлам ей уже не понадобится. Она не заберет с собой ничего, кроме красного чемодана фирмы «Самсонит», купленного, ясное дело, женихом.

Она посмотрела в зеркало, размером с ученическую тетрадь, висящее возле простого деревянного креста, и довольно улыбнулась сама себе. Все говорили, что она никогда не была такой красивой, как сейчас. Даже когда носила брекеты и была влюблена в местного вора Квака, который хоть и не был похож на Шацкого, а уж тем более на актера Венцкевича, зато всегда был одет в брендовые шмотки и ездил на желтом спортивном мотоцикле. Ей казалось, что они будут вместе до гробовой доски, но не прошло и недели со дня помолвки, как Юрку закрыли, а она даже не могла навестить его в тюрьме, так как он находился под следствием. Квак попался во время кражи зарядного устройства в наревской пекарне. В крови его было обнаружено небольшое количество наркотических веществ, а в кармане — ворованный айфон. Довольно быстро установили, что телефон исчез у католического священника, а тот в свою очередь купил его у торговца краденым на местном базаре, называемом Рубль-плац. И, несмотря на то что ущерб был небольшой, общественный резонанс оказался настолько велик, что Юрку посадили на три месяца.

В это время Ивона, тогда еще официантка в «Лесном дворике», ресторане при белорусском музее, познакомилась с Петром Бондаруком, который каждый день приходил туда на обед ровно в час дня. Потом стал появляться и около семи вечера. Занимал столик у окна, раскладывал документы фирмы и, в обществе нескольких рюмок зубровки, холодца либо сельди с луком, оставался до закрытия. Молчал. Только провожал взглядом Ивону, когда она бегала между столиками. А чаевые, которые он оставлял, были больше ее недельного заработка.

После того как его водитель во второй раз подвез Ивону домой, пошли слухи. А спустя неделю она сама дала людям повод для сплетен, приняв приглашение Бондарука пообедать вместе в ее выходной день. Они пошли в «Хайновянку», самый старый ресторан в городе. Когда-то там устраивались новогодние балы и свадьбы местных начальников. Бондарук хорошо помнил те времена, он был тогда ровесником Ивоны. Сегодня это обыкновенная забегаловка с разбавленным пивом, которое и рядом не стояло с бочкой «Дойлид», несмотря на соответствующие наклейки на бокалах. Тем не менее Бондарук чувствовал себя там свободнее, чем в «Лесном дворике», и был по-старосветски обходителен. Расспрашивал, о чем она мечтает, чего хотела бы достичь. Ивона рассказала ему о Кваке, который разбил ей сердце (потому что именно так говорили о любви героини ее книг), а других хотя бы относительно серьезных отношений у нее не было. Она очаровала богача искренностью и верой в добро — как он потом признавался публично. В тот вечер он пригласил ее в кино на фильм о белорусском поэте Якубе Коласе. Она чуть не умерла от скуки, но зато получила в подарок килим, пояс ручной работы, который уже на следующий день матери удалось за несколько сотен загнать на Рубль-плацу иностранным туристам.

Потом люди говорили, что предприниматель потерял голову от «польки Зубров», потому как не прошло и двух месяцев с начала его посиделок в «Лесном дворике», как он встал на колено и вручил Ивоне бархатную коробочку. Ивона никогда не скрывала, что у нее есть обязательства в отношении Квака. Поэтому Бондарук объявил, что не намерен влиять на ее решение и торопить с выбором. Она должна хорошо подумать и спокойно все взвесить, заверил соискатель. Но сразу же, словно змей-искуситель, спросил ее о планах на жизнь и предложил весьма привлекательные условия: участок земли под застройку для старшего Зубра, сельскохозяйственную землю для двух других братьев, а также выплату всех долгов матери. О мелочах вроде автомобиля, телевизора, которые он был готов передать им прямо сейчас, поскольку сам имел по нескольку экземпляров, даже и говорить не стоило. Был конкретен, спокоен и ничего не требовал взамен. Даже невинного поцелуя.

Казалось, ему можно доверять, поскольку в бизнесе он был очень успешен и по каким-то причинам очередной его инвестицией станет она. Впервые в жизни Ивона чувствовала себя дорогим товаром. Недолго думая, она поняла, что этот союз может решить все ее проблемы. Однако она колебалась целых десять дней. Все-таки это серьезный шаг. Бондарук — белорус, а ее семья чтит патриотические традиции. Семья Бейнар — католики с незапамятных времен. В сенцах их дома висел потрепанный транспарант «Польша для поляков». Почти каждый член семейства Бейнар — кроме Ивоны — имел проблемы с законом за оскорбительные националистические выпады. Ни один из Зубров не примет «кацапа» в лоно семьи.

В первую очередь Ивона сообщила о предложении Бондарука матери. Божену аж в жар бросило, когда она услышала, какая выгода в связи с этим ждет ее детей. За один вечер ей удалось убедить сыновей, чтобы они не чинили препятствий Бондаруку и сестре. Сама же ночью сожгла транспарант в костре за домом. Таким вот образом Ивона приняла решение порвать с Юркой.