Три дня пролетели как один. Незаметно пролетело. И все эти дни Срамнов порхал, словно крылья отросли, хотя были и веские обстоятельства скорбеть. И надо было скорбеть, но Фёдор словно забыл об этом.

К кричащей и бьющей через край радости и горькой печали одновременно навестили они с Ванькой Машу три дня назад. Ведь всё время, проведённое в Центре, у Звиада, Срамнов провёл словно с паяльником в заднице — на самом важном моменте отрубилась девка, успев растравить душу. Услышал такое — и гадай, что имелось ввиду, а ведь могло быть что угодно — от совсем хорошего и до неприемлемо плохого. Умело маскируя свои переживания, Фёдор не показывал виду, но в душе его творился хаос. И ведь не изменишь ничего, не ускоришь никак долгожданное разрешение, останься он даже на Селе, а не отправься в Центр. Да и тему эту он хорошо изучил: ничего поганее, чем ждать в бездействии, в принципе нет. Иван, и тот не переставал удивляться стальной выдержке своего друга: как это взять и начать что-то делать, когда ключевой вопрос жизни подвешен в воздухе?! Вот, в этом весь Фёдор, сколько он его знал, считай, со школы — тихой сапой, незаметно для окружающих, гнуть своё, а потом р-раз — и в дамки. Сам-то Иван — полная противоположность, слова за душой не утаит, даже там, где, казалось бы, надо промолчать, привык правду-матку рубить, отчего и страдал всегда. Ведь правда-то у каждого своя, а если начать чисто по-философски в этом вопросе разбираться, то выяснится, что абсолютной правды нет и в природе. И что их вместе свело, таких разных, в сущности, людей? Тут-то есть домысел: детская дружба, она глубоко не копает. Но при этом — самая крепкая, хотя бывает и по-другому. Всякое бывает, не медицина — чётких рецептов судьба не выписывает. Сами давайте, как получается. Но это всё теория, а за годы дружбы, человека можно узнать, как облупленного. Если дружба эта — не просто слово такое, а настоящая она, а не такая, какая среди людей бывает — по статусу или выгоде. Про Федю с Ваней гадать бессмысленно, они и в это, худое время не разлей вода, а что там люди подумают, да как гадать будут — несущественно.

Но, слава Богу, Федины мучения разрешились чудесным образом. Явившись с порога к Маше, друзья нашли её очухавшейся, и, хотя вставала девка пока с трудом, говорить могла. Акимовна, уперевшись в грудь Фёдору обеими своими старушачьими ручонками, завыла и запричитала, явив твёрдое намерение посетителей в хату к своей кровиночке не пускать. Так и двигал её Срамнов с порога до самой двери. Кричала бабка так, словно ненаши явились белым днём, а не Федя с Ваней, и друзья уж было сдали. Поднимет сейчас волну — соседи сбегутся, молва пойдёт. А ругалась Акимовна так, как и не догадывались об этом её навыке. А навык безусловно был, хотя на службе старушка — одуванчик, в белом платочке, благолепная вся из себя, в первом ряду перед амвоном место обычно занимала. Глянешь на неё в храме — тепло на сердце проливается: вот они какие, наши бабушки православные! Основа общины! А тут?! Хоть святых выноси… Но не тот случай: Акимовна — бабка упорная, да Срамнов — ещё более упёртый. Надо ему — и черти не остановят, а тут не то, что надо — тут и слова-то такого нет, чтобы описать в красках эту неотложную ниважнейшую срамновскую необходимость. Иван это знал, а Акимовна — не знала, и быть бы скандальному обстоянию, но разрешилось всё опять-таки по-доброму — похожая на призрак, отворила дверь Маша и встала в проёме, опираясь о косяк.

— Пусти их, Акимовна.

— Ииии, девонька! Да что ж ты встала-то опять?! Горе мне с тобой! — вмиг отцепившись от рубашки Фёдора, запричитала и бросилась к ней воздевшая руки, старушенция.

— Поднимайтесь. — успела сказать увлекаемая в дом Мария, и друзья, разувшись, поднялись.

Акимовна — и откуда у них, бабок этих, силы-то берутся — ввергла девицу обратно в кровать, заботливо укутывая ворохом одеял и подушек. Из-за всего этого пухового царство разобрать кто там в кровати имеет находится было совершенно невозможно, мог быть один человек, а могло и трое — сходу не скажешь. Друзья, пробравшись по стенке, скромно присели на скамейку. Старуха же, сдав первый рубеж, не унималась.

— Словно ненаши являетесь! Совесть-то совсем просрали в лесах и выселах своих! Ить больной человек, никого не жалко вам! Ни матерей своих, ни ближних — дело, не дело — припрутся!

— Вот про матерей — не надо, Акимовна. — устав слушать бабку-стража, лупанул Федя. — Язык без костей? Так мы поставим стержень, если ослаб. Мне ведь до батюшки сходить недалеко совсем, а он, наверное, сильно огорчится, узнав, как ты с людьми привыкла общаться.

— Ты меня батюшкой-то не пугай, оголец! Ты ещё у матки в планах не был, как я пуганой сделалась. — уперев руки в боки, пошла на него Акимовна. — Про язык он про мой тут говорить пришёл, засранец! А я вот сейчас наряд-то кликну, и…

— Да успокойтесь вы все! — послышался страдальческий голос Маши с кровати. — Иди, Акимовна, что устроила? Тебе уже в церковь пора. А ты, Федь, садись ближе. Знаю ведь, зачем пришёл…

Фёдор, подхватив стул, поставил его задом наперёд перед кроватью, и сел, сложив руки на спинке.

— Ну, ты как?

— Бывало и лучше. От раз к разу всё тяжелее становится…

— Да…

— Ну что «да»?! Чем ты мне поможешь? Никто ничем мне не поможет, Федя. Можешь и вид не делать. Ладно, ты не за тем явился, чтобы меня разговорами развлекать, а у меня сил нет лишних, чтобы их с тобой разговаривать. Поэтому слушай меня…

— Ты это, Маш… — поправил одеяло на её кровати Федя, и сделав глаза, как у лабрадора, попросил, — ты только вот прямо сразу мне скажи. Совсем всё плохо? Или нет? Потому что, если совсем всё плохо, я лучше сразу пойду что-нибудь плохое с собой сделаю.

— Дурак ты, Срамнов. — закатив глаза, проговорила пророчица. — Со стороны дельным мужиком кажешься, а как до дела дойдёт — дурак дураком. Вон Ванька сидит — у него выдержки нет, но даже он такую ерунду не ляпнет.

— Маш, не томи. — сжал пальцы Фёдор. — Для меня сейчас, что ты скажешь — либо жизнь, либо…

— Твоя жена, Срамнов — жива и здорова. Красивая она у тебя баба. Глаза — чайные, раскосые такие, волосы — коротенькие, чёрные. Носик вздёрнутый. Кольца она у тебя не носит, поэтому мужики, которые сейчас вокруг неё, считают, что она не замужем. И форма на ней чёрная, красивая такая, как у военных. Да она же у тебя военная, Фёдор!