Но ярче всех дел Димитрия сияло его проповедничество, прославившее его еще в юности. Редко служил он без того, чтоб не сказать проповеди. Как отец с детьми, говорил он, проповедуя, с паствой. При необыкновенной силе и живости оборотов, святитель держал слушателя все время в напряжении. Не сухие догматические отвлеченности, а чаще всего жизнь со всеми ее проявлениями составляла его темы. И потому множество из них представляют собою как бы живые куски, выхваченные из той эпохи, с ее кровью, ее жилками. И всегда будут ярко рисовать время свт. Димитрия с бытовой стороны. Тон его речи не грозный, а увещательный, иногда переходит к иронии.
Вот, например, изумительное по смелости замысла слово о том, как Царствие Божие ходит по земле, ища себе места. Было оно в жилищах знатных людей. Там богатство, собранное граблением, хищениями, обидами; пошло в торговые ряды. Там плутни, обмер, обвес. В приказах, ратушах Царство Небесное нашло лицеприятие, и стоит там, плача, пророк Михей. Царство Небесное спросило его, отчего он плачет, а он отвечает: «О люте мне, яко правду творящего нет в человецех». Приближалось оно к дому вельможи. Там пируют и, войдя в палату, Царство Небесное «видит ядущия, пиющия и снедающия людей Божиих вместо хлеба: друг друга осуждает, друг другу зло мыслит, словесы льстить, а сердцем коварничествует». А там дело дошло и до ссоры – и Царство Небесное поспешно оставляет эти палаты. Встречается ему царь Давид и спрашивает, куда оно идет. Царство Небесное отвечает, что в городе не нашло себе места и думает поселиться между простыми людьми. Но Давид говорит, что и там жизнь испортилась. И множество таких дел, о каких и вспомнить стыдно. Не знает Царство Небесное, куда ему подеваться, и думает: пойду в храм, там пребывает Господь, и мне подобает там быть. Вошло Царство Небесное в церковь: «Видит иных дремлющих, иных друг с другом о внешних попечениях говорящих, иных – телом токмо в церкви стоящих, а умом не молитве внемлющих, но неведомо что мечтающих; клирицы читают и поют без внимания. Священники со диаконы в алтаре сквернословят, а иногда и дерутся». И кончило Царство Небесное тем, что поселилось в селе, среди безвестных страдающих людей: «Подобно есть Царство Небесное сокровищу сокровенну на селе».
Страстное стремление двинуть в нравственном отношении слушателей своих вперед – вот основное настроение проповедей Димитрия. Он скорбит над современными ему язвами: отсутствием любви, братства, справедливости. Он унаследовал общую черту лучших своих предшественников-проповедников: напоминать сильным и богатым о слепых и нищих.
Все сословия проходят пред нами с отзывом свт. Димитрия.
Вот люди высшие с их немилосердием – на Страшном Суде: «Узрят господа рабов своих, бояре – крестьян своих, их же немилосердно озлобляху. На пиру Иродовом едят людей, а пьют кровь их да слезы».
Вот архиереи: «Не того ради быти архиерею, еже величатися, еже напыщатися, сущу от всех почитаему, но да всеми виды смирения Христова образ на себя являет».
Вот священники: «Священнический чин окрест престола Божия без страха Божия и без боязни стоит, чесому аз по премногу удивляюся, паче же долготерпению Божию: милосердный Христос не казнит внезапною смертью бесчинствующих во алтаре».
И еще: «Знамение доброго пастыря есть еже пред овцами, а не позади овец ходити в подвизех и богоугождениях». А что бывает? Овца бодра, а пастырь ленив, овца постничает, а пастырь на все разрешает, овца угождает Богу, а пастырь своему чреву или суетным человекам.
Общественная несправедливость глубоко волновала душу святителя. Он говорит: «Егда богатый яст, убогих труды упивается. Кто честен? – богатый! Кто бесчестен? – убогий! Кто благороден? – богатый! Кто худороден? – убогий!»
Ни пред кем правдолюбивый святитель не склонял главы. Признавая пользу некоторых реформ Петра, он резко осуждает то, что шло против дела Церкви.
Был издан указ не соблюдать в полках посты. И между прочим, у Соловьева упоминается, что один солдат был судим за то, что, вопреки воле начальства, не желал нарушить поста. Это распоряжение о постах возмутило Димитрия, и он произнес резкое слово о двух пирах: Иродовом и Христовом. В проповеди укоряются блудники, пьяницы, подражающие Бахусову ученику Лютеру, разрешающие посты в полках.
В одной из лучших своих проповедей он ясно намекал на чрезвычайную гневливость Петра. В другой говорит: «Смертен тя быти памятствуй, – о царе, а не во веки живуща – днесь вси тебе предстоят, а утро сам един останешься в недрах земных. Днесь всем страшен, а утро мертва тя кто убоится? Днесь неприступен еси, а утро лежащ во гробе ногами всех попираем будеши».
Много горя пережил Димитрий в Ростове. Присланный от монастырского приказа стольник Воейков вел себя непочтительно и докучал святителю. Однажды, когда святитель служил литургию в соборе, стольник распорядился бить кого-то на правеже. Крик наказываемого был слышен в церкви. Святитель приказал, чтоб истязание прекратили. Стольник отказал. Святитель тогда, прервав службу, ушел в свое село Демьяны.
И эти неприятности, и оскудение митрополичьего дома, доходившее до того, что митрополиту нечего было дать просящим, все увеличивалось. Раз он пишет другу своему, Стефану Яворскому: «Толико беззаконий, толико обид, толико притеснений вопиют на небо и возбуждают гнев и отмщение Божие». Скорбный духом, но твердый и неослабный в делах своих, жил святитель в неподходящем для него суровом и сыром климате Ростова. Нестяжательный, любил он одни сокровища книги, которых у него было до 300 томов, и эту библиотеку он пополнял иностранными изданиями, выписывая их чрез главную тогдашнюю артерию, по которой шли сношения торговые с Европой, – Архангельск. Можно думать, что в последнее время он и от этого утешения должен был отказаться: оскудение дома митрополичьего дошло до последней крайности. Незадолго до конца, в 1708 году он пишет Иову Новгородскому, приславшему ему пол бочки рыбы: «Не имам чем воздать, убог сын. Молю богатого в милости Христа, да Он воздаст». Покои святителя были украшены портретами отца его, Саввы Тупталы, духовных благодетелей его: архиепископа Лазаря Барановича и митрополита Варлама Ясинского; глобусами – земным и небесным.
На вид святитель был белокурый, с проседью, худой человек небольшого роста, сгорбленный. С маленькой клинообразной бородкой, в очках. Ходил он обыкновенно в шерстяной ряске любимого им темно-зеленого цвета.
Чувствуя угасание сил, одного он жалел, что его «Келейная летопись» останется недоконченною. Нельзя без душевного волнения читать неоднократные сетования святителя-литератора, видящего неоконченным за смертью своей любимое детище, плод трудов многих и искреннего вдохновения. Трудится он до конца, не слабея духом при телесном изнеможении, при внешних испытаниях. «Воля Господня да будет. Мы же своему внимаем делу и посреди обуревания надежды спасения не теряем».
Он умножает аскетические свои подвиги. Часто по три часа он лежит неподвижно, распростершись крестом; или на даче своей, в селе Демьянах, выставляет свое тело комарам и мошкам. Это вольное страдание нужно было душе его, и он выписывает себе место из бесед Макария Египетского: «Овые, имеющие благодать, о себе точию попечение имеют: это отшельники, пустынники. Иные же имех души пользовати тщатся, сия онех много превышают: это святители, учители, проповедники Божия Слова. Иные же вдаша телеса своя в досады и страдания: сии высшие всех суть».
Думая о смерти и, быть может, признавая ее, как избавительницу от зол, святитель посылает родовую икону Богоматери в Троицкую церковь Киевского Кирилловского монастыря для постановки над гробом отца и пишет духовное завещание, которое трудно читать спокойно. Святитель просит не искать после него стяжания, не выпытывать денег от служащих ему: «От юности и до приближения моего ко гробу, не стяжевал имения, кроме книг святых. Не собирал во архиерействе келейных доходов, яже не многи бяху. Но ово на мои потребы та иждивах, ово же на нужды нуждных. Верую бо, яко приятнее Богу будет, аще не едина цата (монета) по мне не останет, неже егда бы многое собрание было раздаваемо. Если никто не восхощет меня тако нища обычному предати погребению, то пусть бросят в убогий дом. Если же по обычаю будут погребать, пусть схоронят в углу церкви св. Иакова, иде же место назнаменовати. Изволяй же безденежно помянути грешную мою душу в молитвах своих Бога ради, таковый сам да помяновен будет во Царствии Небесном. Требуяй же за поминовение мзды, молю, да не помянет мя нища, ничто же на поминовение оставивша. Бог же да будет всем милостив, и мне грешному во веки аминь».
До последних дней жизни перо не выпадало из слабеющих рук святителя. За несколько часов до смерти он пишет другу-монаху: «До чего не примусь, все из рук падет. Дни мне стали темны. Очи мало видят. В конце свет свещный мало способствует».
Вечером пред ночью, в которую он почил, он велел позвать певчих. Сидя у натопленной печки, он слушал пение составленных им кантат: «Иисус мой Прелюбезный, надежду мою в Бозе полагаю, Ты мой Бог Иисусе, Ты моя радость». Отпустив всех, он удержал только любимого своего певчего и «усерднейшего в руках ему помощника» Савву Яковлева, который был переписчиком его сочинений.