Никто не знал, что я здесь.

Никто не мог прийти на помощь.

На какое-то время – совсем короткое – дурман рассеялся. Не полностью, но достаточно, чтобы я сумела попробовать перекатиться на бок. Чувствительность тела вернулась, и, хотя комната перед моими глазами продолжала кружиться и выписывать восьмерки, я решила, что смогу добраться до ванной.

Меня отравили, опоили какой-то гадостью – в этом сомнений не оставалось. Скорее всего, наркотики подмешали в облепиховый морс: не зря он был чересчур сладким! Так они пытались замаскировать привкус препарата.

Кто – «они»? Я не знала. Но ясно, что это был сговор: Ефим Борисович, администратор гостиницы, работники кафе.

Все постепенно встало на свои места. Ясно, отчего официантка постоянно держалась близ меня, пока я ужинала; почему администратор так волновалась, что меня долго нет. Им нужно было, чтобы я осталась здесь, в обители.

Значит, скоро за мной кто-то придет. Ефим Борисович, быть может.

Быстрее! Быстрее, пока я не обездвижена, пока тело снова не превратилось в камень!

Я торопила и подгоняла себя как могла, но руки-ноги, хотя и двигались, были похожи на тяжеленные бревна, ворочать которыми получалось плохо. Пытаясь повернуться на бок, я чувствовала себя жуком, перевернутым на спину, который беспомощно болтает лапками в воздухе.

Жанне делали кесарево, и она рассказывала, как приходила в себя после операции. Дашуля родилась вечером, а уже наутро врач зашла в палату интенсивной терапии (проще говоря, реанимации) и велела лежащим пластом «девочкам» пробовать самостоятельно подниматься с кроватей и вставать на ноги. К обеду, пояснила докторица, всех переведут из реанимации в палату, которая находится этажом выше, и это расстояние молодым мамочкам предстоит преодолеть на своих двоих.

– Издевательство! – помню, возмутилась я. – Стрелять надо таких докторов!

Сестра слабо улыбнулась и заметила, что врач была права: двигаться, вставать, ходить необходимо. Иначе матка не сократится. И Жанна стала двигаться. Уговаривала себя потерпеть и повернуться на бочок, согнуть ногу, передвинуть бедра поближе к краю кровати… Выяснилось, что если покрепче упереться пяткой в кровать, то сдвинуть с места одеревеневшее, не желающее подчиняться тело немного проще. Главное, не жалеть себя. В итоге спустя пару часов Жанна кое-как села, потом поднялась, встала и, согнувшись в три погибели, опираясь на стену, доковыляла до лифта.

Она смогла, а ведь ей было больно. А я боли не испытывала, значит, мне легче. На самом деле я так не думала, потому что ноги и руки не желали подчиняться мне. Сигналы, которые посылал мозг, объятый жаждой спасения, включивший на полную мощь инстинкт самосохранения, пропадали втуне.

Минуты неслись вперед, как взбесившееся стадо лошадей, сметая мои надежды на спасение. Я физически ощущала бег времени, понимая, что с каждой секундой мои шансы сбежать тают.

Они, кто бы это ни был, думают, что я беспомощно лежу в кровати и вижу наркотические сны, так что, возможно, не будут торопиться. А может быть (существовал и такой вариант, который устраивал меня больше всего), они придут лишь утром.

Но если смотреть правде в глаза и не тешить себя бесполезными чаяниями, за мной придут совсем скоро.

Мне кое-как удалось перекатиться к краю кровати, попытавшись встать, я кулем свалилась на пол.

Что ж, так тоже неплохо, это тоже вариант.

Больно не было, я лежала на животе и могла ползти в сторону ванны. Там я собиралась сделать несколько больших глотков воды прямо из-под крана и попытаться вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок, хотя и понимала, что большая часть препарата уже всосалась в кровь. Пить из бутылки, которую мне дала официантка, считала небезопасным – может, в это питье тоже что-то подмешано?

Потом следовало залезть под ледяную воду, чтобы прийти в себя. Я не знала, помогут ли все эти манипуляции, но другого способа хоть как-то справиться с отравлением не видела. Если это сработает, то я постараюсь незамеченной выбраться из номера. А после попробую добраться до машины.