«Пусть только скажет «нет», засужу нафиг», - размышляю, чуть прикрыв глаза. Не пускать не имеют права. Там Ира моя, сын.

- Да, пусть проходит, - кивает женщина и напряженно смотрит на коляску.

- Мы ее моем постоянно, - вступается Люся. – Нас же знаешь как Микаэлыч за стерильность гоняет.

- Проходите, - устало повторяет женщина. – В первой палате они.

Люся ввозит меня в святая святых, в детскую реанимацию, оставляя за дверью Петю Сохнова. Коляска медленно движется по широкому коридору, по обе стороны которого расположились палаты без дверей. Широкие своды облицованы белой плиткой, кругом горит свет, обычный и кварц, мерно пиликают приборы. Краем глаза мажу по кувезам, больше похожим на маленькие космические шатлы.

«Мой космонавт наверняка в таком же», - успеваю подумать, как Люся сворачивает куда-то в бок и въезжает в самую настоящую палату. Более обжитую и уютную.

«ВИП, наверное. Тесть или Петька постарались», - думаю, оглядываясь по сторонам. Первым делом смотрю на кувез, где болтает ногами и руками мой сын. В синих вязанных носках и в памперсе. Такой маленький и смешной человечек.

Перевожу взгляд на кресло рядом. Ира моя. Осунувшаяся, сгорбленная и печальная. Вяжет что-то. Вернее, глаза закрываются от усталости, голова падает на грудь, а в руках еще снует крючок, довязывая последние петли. Даже когда я подъезжаю ближе и делаю знак медсестре выйти, Ира не слышит. Засыпает.

Маленький клубок голубых толстых ниток катится по ноге и за малым не падает на пол. Инстинктивно перехватываю здоровой рукой. Ира дергается от резкого движения. Распахивает глаза.

- Степа, Степочка, - роняя крючок, охает изумленно. Бросается мне на грудь. Тычется носом в здоровое плечо. И ревет. Как маленькая плачет, будто от безысходности.

- Прости меня! – обхватываю ладонью ее затылок. – Прости, ели сможешь. Я дурак, Ир. Набитый дурак. Идиот. Но я люблю тебя. Очень люблю, - целую в макушку. Вдыхаю запах волос. Пусть и пропахших больницей и медикаментами, но свой, родной! – Мне не надо было туда соваться, - пытаюсь что-то объяснить, но Ира моя мотает головой.

- Степа, нет. Все позади, - выдыхает глухо и снова всхлипывает. Размазывает по щекам слезы и улыбается. – Ты жив. Малыш тоже. А это главное…

- Да, - прижимаю жену к себе. – хоть и с ранениями, но мы победили. Прорвемся, Ирочка.

- Уже прорвались, - сквозь слезы улыбается она. А меня кроет от переполняющих эмоций. Как после боя. Мы выжили. Мы вместе.

Все хорошо.

Даже представить боюсь, что было бы, если б наш сын не выжил. Простила бы тогда меня Ира? Да я и сам бы себя на ремни порвал.

- Имя придумала? – утираю тыльной стороной ладони Иркины слезы.

- Нет, - улыбается она. – Тебя ждала.

И в этой улыбке я считываю все. И любовь, и надежду, и веру в наше общее будущее. Святая женщина. Моя. Повезло. Говорят, боженька дураков любит. Вот и меня оберегает. Жену мне выдал необыкновенную. А я чуть было все не испортил, дурак!

- Хочу на него посмотреть, - киваю на сына.