Книги
Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа
Но кто был Павел? При Екатерине – жертва узурпации престола. Закон стоял за ним, как за Екатериной – благодать. Молодой двор был
Кажется, что Павел бежал от материнского наследства к отцовскому, от женского к мужскому; но это только зеркальный эффект на выходе из зазеркалья женского царства. Павел действительно возвращался к мужскому, но к мужскому в себе, чтобы закрыть эпоху императриц, восстановить принцип династического брака и порядок престолонаследия, насадить древо Павловичей. Это значит, что Павел шел к женскому, к полноте царской семьи. Где царица не больше чем супруга царя. Но и не меньше.
Шереметев своим венчанием с Парашей тоже бросил вызов земле. Земле, понятой вполне по-грозненски: как собрание аристократии, перед которым нужно держать себя удельным князем. Личное дело Шереметева простерто до границ его удела.
Брак Шереметева был приурочен к венчанию на царство Александра I. Граф Николай Петрович сопровождал царя в Москву и вслед за ним же возвратился в Петербург, уже с супругой. По-видимому, Александр и дал в Москве согласие на этот брак. Синхронность царской коронации со свадьбой царственного графа передает фольклор:
Знаменитейший из неравных, брак Шереметева с Парашей открывает XIX век. Отворяет двери века, как гибель Павла, как воцарение Александра. За этими дверями видны бессчетные любовные огни, разложенные в городе. А те огни, которые остались позади, видятся вехами осмысленного чертежа.
Книга вторая
Часть XII. Пушкин в Арбате
Пушкин. Автопортрет в лавровом венке
Опричный двор стоял в начале злоключений Грозного; наугольный дом стоит в исходе 13-летнего счастья Шереметева. Свадебный дом стал для него частью завещательного оформления дел. И мог стать местом смерти, если бы чета не возвратилась в Петербург.
Свадебный дом Пушкина ничего не знал о прежнем донжуанстве квартиранта, но был ледяной формой семейного долженствования и заповедной верности.
Как свадьбы Грозного пролог, а свадьба Шереметева начало, так свадьба Пушкина есть центр арбатского любовного мифа.
Если бы не свадебный путь Пушкина, шереметевская Воздвиженка осталась бы стержнем, а шереметевский дом и Симеоновская церковь – центрами любовного мира и мифа Арбата.
Пушкин, провезя молодую жену из церкви у Никитских в свадебный дом у Смоленских ворот, сделал стержнем арбатского мира современную улицу Арбат. И словно развернул этот мир навстречу Западу, закату.
Действительно, для подступающего Запада Арбат и Кремль сливаются в одно – в Москву. Так видел Бонапарт: Арбат, Воздвиженка и забаррикадированная Кутафья в перспективе этих улиц были одинаково враждебны пришлецу.
Способность постоять за Кремль, а не только против Кремля, есть древняя военная привычка и, более того, обязанность Арбата как предместного холма. Это отлично знал Пожарский, когда стоял в Арбате и против тех поляков, кто подступали с запада и обходили с юга, и против тех, кто запирались в Кремле.
Шереметев и Пушкин – два лица предместного холма, смотрящие в разные стороны.
Арбатский дом Пушкина, ныне музей (Арбат, 53), стал звеном московского свадебного ритуала: новобрачные после венчаний часто едут к нему. Особенно если венчались у Большого Вознесения.
Что Пушкины венчались в этой церкви (Большая Никитская, 36), город помнил всегда. Возобновленная, она немедля стала частью современного любовного мифа: молодые часто хотят венчаться здесь. Венчание Пушкиных сопровождалось дурными предзнаменованиями; говорят, сегодняшние молодые специально усиливаются не уронить кольца или свечи.
Муниципальная власть, с равно свойственными ей безвкусием и чуткостью к запросу публики, отметила Никитские ворота и конец Арбата изваяниями «Пушкин / Натали».
Для свадебной Москвы Никитские ворота важны так, как были для Пушкина. Гончаровы были прихожанами Большого Вознесения и жили на Большой Никитской (место дома № 50). Кроме того, еще в 1826 году Александр Сергеевич безуспешно сватался к своей дальней родственнице, Софье Федоровне Пушкиной, проживавшей на Малой Никитской, в сохранившемся доме № 12.