Не оглашенное поэтом или беллетристом место существует не вполне – это характерно русское представление утвердилось «Бедной Лизой». Для существования пространству нужно поместиться в вымысел – вот парадокс, достойный называться карамзинским.

В отличие от Кучки и Фрола Скобеева, бедная Лиза не осталась одинокой, но открыла непрерывный ряд дальнейших измышлений. Без которых невозможна карта мифа следующих лет, десятилетий и веков.

Сразу, уже из «Бедной Лизы», видно, сколь точна и неслучайна литературная разметка московского любовного пространства.

Действие отнесено на край старой Москвы, в юго-восточный угол городской черты, к Симонову монастырю. Однако дело здесь не только в антураже сентименталистской пасторали.

При Грозном Симонов был взят в опричнину. Как пишут, потому, что настоятель принадлежал кружку ее сторонников. Но верно и другое: монастырь был издревле великокняжеским, то есть входил в личную собственность старших Даниловичей.

Вся Крутица, высокий москворецкий берег ниже Краснохолмского моста, принадлежала древним государям. Соседний Новоспасский монастырь, основанный Иваном III, был великокняжеским. Существование боярского некрополя Романовых позволило монастырю удерживать особый статус после воцарения этой фамилии.

Церковь Богородицы на Крутице, упоминаемая в завещаниях Ивана Красного и Дмитрия Донского как определенно княжая, может относиться к Симонову, а может и к предполагаемому древнему монастырю на месте Крутицкого подворья.

Урочище Арбатец близ подворья (современные Арбатецкие улица и переулки) способно объяснить свое название, если считать имя «Арбат» синонимом государева удела. Понятнее становится двойное уменьшение в названии «Малый Арбатец»: есть Арбат, Арбатец и Арбатец Малый (Воронцово Поле) – меньший, чем Крутица.

Крутицкое подворье (справа) и Новоспасский монастырь (в центре) на литографии Христиана Вильгельма фон Фабера дю Фора. 1812

Карамзин словно случайно приурочил вымысел к забытому уделу, острову опричнины посреди земщины, за городской чертой Средних веков.

«Марьина Роща»

Тема любовной жертвы в сентиментализме аукается со «Сказаниями о начале Москвы», о Кучке в частности.

Романтическая «Марьина роща» Жуковского с ее подзаголовком «Старинное предание» прямо и стилизаторски ставит себя в число Сказаний. Причем в этом числе она одна посвящена неглименскому устью – подлинно началу Москвы.

Боровицкий холм увенчан в повести уединенным теремом Рогдая, ищущего руки Марии, живущей за Неглинной и любящей Услада, живущего в Замоскворечье и отвечающего ей взаимностью. Кремлю и Занеглименью присвоены мужское и женское начала. Возвратившийся из странствия Услад не находит Марию дома: она убита в роще на Яузе, Рогдаем, который тут же сам погиб, ввергнутый в реку конем. Роща получает имя Марьиной, Услад возводит в ней часовню. Любовная жертва предстает строительной.

Иная, тоже романтическая, но уже народная история Марьиной Рощи записана Евгением Барановым в книге «Московские легенды» (1920-е годы). Лакей Илья зарезал барина, не дозволявшего ему жениться, так что избранница Ильи стала женой разбойника. Когда же Марья изменила ему с купцом, Илья зарезал и ее. Зарезал в подмосковной роще, в которой они вместе промышляли.