Год их расставания, 1703-й, символичен, как была символична встреча. Год основания Санкт-Питербурха, этого преемника Немецкой слободы. Роман Петра и Анны равняется его роману со слободой.
Проклятия царицы Евдокии Немецкой слободе предвосхищают ее же знаменитое проклятие Санкт-Питербурху, которому «быть пусту». В сущности, это одно и то же проклятие. Отвергая Кукуй и яузскую куртуазию, царица Евдокия говорила как кремлевская Москва, как старая Россия. Царица была душой России и Москвы, лицом традиции.
Ни прежде, ни потом русская государыня не олицетворяла землю и столицу так явно и так полно. Развод Петра, постриг и ссылка Евдокии знаменуют оставление царем старой Москвы и русской старины вообще.
Для ссылки монахини Елены был назначен суздальский Покровский монастырь. Петр явно строил аналогию с историей Соломонии Сабуровой. Однако аналогия не строится. Не только потому, что в той истории лицом Москвы остался государь, Василий III. Но и потому, что Евдокия подарила Петру наследника. Настаивать на аналогии с Сабуровой значит заранее лишать царевича наследства и выставлять его разбойником, петровским Кудеяром.
Брак царя с Евдокией был традиционен во всех смыслах, включая топографический: палаты царского тестя, боярина Федора Авраамовича Лопухина, сохранились в Занеглименье, хотя и не в виду Кремля (Малый Знаменский переулок, 3). На поздней глади стены проступают древние наличники, а дворовый фасад целиком восстановлен на XVII век.
Петр I и царица Евдокия. Из «Книги любви знак в честен брак» Кариона Истомина, 1689
Палаты Лопухиных. Дворовый и боковой фасады. Фото Марии Коробовой
Богатство дома – памятник придворному счастью царского тестя; но счастье переменчиво. Фортуна Анны Монс, постриг и ссылка Евдокии, новый, невенчанный сначала брак царя с Екатериной и двусмысленное положение царевича повертывали лопухинские палаты спиной к Петру, Петра – спиной к палатам. В глазах царя они являли образ и средоточие всего старомосковского, гнездом воображаемых или действительных интриг.
Если по старине, то следующий их хозяин, брат царицы Авраам Федорович Лопухин, мог бы рассчитывать на первые места в правительстве царевича. Но Алексей будет убит своим отцом, а гордый Лопухин взойдет на эшафот.
Его палаты помещаются у средоточия былой опричнины, у Колымажного двора. Однако старомосковская фронда против Петра есть земская, а не опричная. Фронда вообще есть земское, в особенности аристократическое дело. Парадокс всякой опричнины именно в том, что царь присваивает фронду себе, запутывая и разоружая аристократию.
Кроме того, земская фронда против Петра не могла быть противокремлевской. Вот и постановке лопухинского дома нет ничего вызывающего. Кремль и Арбат вместе стояли против всешутейшей и всепьянейшей Яузы с Кукуем. Оставляя Москву, царь оставлял не только Кремль, но и Арбат. Всю огражденную Москву, давно включившую Арбат в свою черту. Но грозненский принцип опричнины как загорода против огражденной земщины (при Грозном – против Кремля и Китая, огражденных стенами) был соблюден. Приросшему кругами городу противостало загородье Яузы.
А после Петербург.
Личной эмблемой Петра, темой его печати и штандарта был Пигмалион, царь-скульптор. «Россиа вся есть статуа твоя, изрядным майстерством от тебе переделанная, что и в твоей емблеме неложно изобразуется», – разъяснял Петру идеолог эпохи архиепископ Феофан Прокопович. Печать Петра изображает коронованного государя, высекающего коронованную женщину со скипетром и державой. Галатея здесь Россия и царица одновременно.
При погребении Петра знамя с Пигмалионом и Галатеей следовало сразу за адмиралтейским, то есть Андреевским, штандартом и гербовыми знаменами.
Алексей Зубов. Панорама Петербурга. 1716. Фрагмент
Лопухина, конечно, значила Петру Россию старую, не переделанную. Галатеей нашего Пигмалиона стала в его глазах лифляндская крестьянка Марта Скавронская – Екатерина I.
По меньшей мере новый брак Петра символизировал завоевание Прибалтики. И сам характер этого завоевания: Екатерина побывала трофеем нескольких полководцев.
Часть VII. На возврате
Въездная арка Лефортовского дворца. Фото 1900
С Петром II в Москву вернулись и столица, и царица Евдокия, освобожденная из Шлиссельбурга. Юный сын убитого царевича вернул Лопухиным палаты у Колымажного двора.