Читатель, мне нет нужды пересказывать сюжеты акунинских «фильм»: они настолько занятны, занимательны и сложны, что даже пунктирное изложение любого из них превысило бы объем моей заметки. Поверь мне на слово, они стоят того, чтобы взять их в руки.
Основная интрига «киносценариев» Акунина сводится к жестокой кровавой схватке русской и германской контрразведок-разведок перед и после начала Великой (так тогда называли Первую мировую) войны. Волею судеб объединяются недалекий штаб-ротмистр, лейб-кирасир, по инвалидности – падение на скачках, переведенный «в контрразведочное отделение в штатном расписании Генерального штаба» (С. 10) князь Лавр Константинович Козловский и чудак-студент физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, баритон-дилетант Алексей Парисович (так!) Романов. В фильме первой им противостоит матерый, глубоко законспирированный шпион, капитан Йозеф фон Теофельс из Первого (российского) управления германского Генштаба. Немец любой ценой должен добыть и переправить на родину «Генеральный план развертывания…» (молчок). Погони, переодевания, схватки, перестрелки, игра воли и ума, сверхромантическая любовь присутствуют и в первой, и во второй «фильме». Эту схватку «наши» немцу… Увы, любовь студента к Симочке Чегодаевой оканчивается…
Во второй части «Смерти на брудершафт» Козловский и Романов (под прикрытием) пытаются добыть-выкрасть картотеку «шпионской биржи», располагающейся в городке Сан-Плачидо. Действие из Петербурга переносится в городок Сан-Плачидо (итальянская часть Швейцарии). На сей раз наши герои сражаются с международным агентом Гербертом-Мария Зоммером. Козловский и Романов добиваются… Сюжет, как всегда у Акунина, прихотлив и изящен. В действие вступают и австро – венгерская разведка, и итальянская мафия, никому не известная тогда в России. Образ Романова дан в развитии (как писали в советских учебниках литературы): переживая тяжелейшие испытания, он страдает и думает, отковывает дух и постепенно превращается в Мужчину (с большой буквы).
«Предмет» романтической любви возмужавшего унтер-офицера Романова (воевал, был ранен в сентябре 1914 г., награжден) Клара Нинетти, «плясунья», ученица Айседоры Дункан в конце концов… Стоп. В финале «фильмы второй» автор своего героя…
Нашим героям во «второй фильме» … итальянский поэт Рафаэль Д`Арборио, бретер, сторонник сближения своей страны с… Романов даже «стреляется» с ним из-за дамы. Под этой прозрачной маской укрыт знаменитый поэт, прозаик, драматург, покоритель женских сердец, в частности у него были бурные романы с Элеонорой Дузе и Айседорой Дункан, провозвестник фашистского искусства (увы!) Габриэль Д`Аннунцио (1863-1938). Его боготворили и переводили русские символисты. Так потешается Акунин над читателем, впрочем, совершенно невинно.
Акунину свойственно неповторимое специфическое словесное изящество. Он – великий мастер вербальной игры. В книге встречаются дивные словечки: журфикс, симпатизант, аппетизант, мэтч (по-нашему футбольный матч) и т.д. Читатель, сейчас происходит занятный процесс в современном языке: сокращение (редукция) в прилагательных на «ический»: драматический – драматичный, символический – символичный, готический – готичный и пр. Автор употребляет одновременно прилагательные: романтический и романтичный. Он так шутит.
По нынешним временам Акунин неимоверно культурен. Его книги можно и глотать, как увлекательное бульварное "чтиво", и медленно смаковать, как хитроумные (тщательно зашифрованные) постмодернистские тексты ("центоны"), в которых невероятно талантливо стилизуются (пародируются: нет – одномоментно стилизуются и пародируются) сюжетные ходы, темы, "дух и плоть" великой русской классической литературы (Лермонтов, Достоевский, Блок, Брюсов, Горький и т.п.). К примеру, в описании футбольного «мэтча» (невероятной диковинки по тем временам) Акунин тонко пародирует Льва Толстого, прибегая к «остранению». Этот термин, введенный Виктором Шкловским, можно истолковать так: описание какого-либо действия с позиции наблюдателя, никогда не знавшего или забывшего его смысл (опера в «Войне и мире», литургия в «Воскресении», когда привычные явления становятся чистыми и наивными, как восприятие ребенка).
Борис Акунин великолепно знает реалии старой императорской России, тонко внедряет их в сознание и подсознание читателя, подводит к несложным сопоставлениям с современностью (разумеется, не в пользу последней). Ох, плут…
О жанре последней акунинской книги: шпионские детективы тесно переплетенные с приемами авантюрно-приключенческого романа, что только увеличивает их притягательность и привлекательность (в стиле и духе занимательного, но монотонного многотомного цикла романов Пьера Алексиса Понсона дю Террайля (1829-1871) о похождениях пресловутого Рокамболя).
Да, дивная вещь. Открой – не оторвешься. Все хоронят недобросовестные доброхоты русскую словесность. Неужели не надоели байки про «самую читающую страну в мире» в советские годочки. Люди тогда читали только то, что было дозволено-разрешено. Сейчас и книг-то выходит несравненно больше, чем тогда, и люди читают то, что хотят. Не надо их учить и им мешать…
Знаешь, читатель, Господь милостив, все будет путем на родине нашей, ежели создаются и читаются взахлеб такие изящные, искусные и умные книги.
P.S. В следующий раз обсудим историко-приключенческий роман Анатолия Брусникина «Девятный (так!) Спас», мистифицировавший как публику, так и критиков. А он ли – автор? А был ли мальчик?
Литературная мистификация, или мистифицирующая литература
Сегодня поговорим о загадочной, необычной и необычайной книге: Анатолий Брусникин. Девятный Спас». Роман. М., Издательство Астрель: Аст. 2008. 509 С. Тираж 50 000 экземпляров (один из дополнительных тиражей). Название романа восходит к «чудоносной» иконе, принадлежавшей патриарху Филарету. Эта икона имеет некую нумерологическую историю, позволяющую путем сложения неких цифр предугадывать беды Руси. Царю Алексею Михайловичу явился святой старец и произнес таинственную фразу: «Четырежды девятно данное дважды девятно…» (все, молчок). Династии нужно бояться…
Я не играю с читателем в вербальные «кошки-мышки», не напускаю «критического» тумана-дурмана, посему скажу прямо и честно: книга мощная, пугающая, изумляющая. Жанр – исторический роман, чей «двигатель» форсирован неимоверными сюжетными кульбитами. Типа романа Вальтера Скотта «Роб Рой» (только лучше; я серьезно). Кстати, исторический роман как жанр примудрил именно Вальтер Скотт.
Книга Брусникина (наряду с «Гастарбайтером» Эдуарда Багирова) стала литературной сенсацией конца прошлого года. Во всех рейтингах продаж роман занял почетнейшее второе место (на первом месте, понятно, «Гарри Поттер и Дары Смерти» Джоан Роулинг). Читатель скажет, ну, может быть, хорошая книжка, а в чем дело? Причем тут литературная мистификация. А вот причем. Никто достоверно не знает, кто такой Анатолий Брусникин, чьему перу принадлежит роман…
Мистификация (от греческого: mystes – носитель-хранитель тайны) – осознанное введение кого-либо в обман, заблуждение, в изумление ума (как говаривали наши предки) с благой или неблагой целью. Часто мистификация оказывается шуткой (доброй или злой – особой разницы нет). Литературная мистификация – явление древнее и почтенное.
Приведу несколько примеров. Шотландский поэт Джеймс Макферсон (1736-1796) издал в 1765 г. книгу «Сочинения Оссиана, сына Фингала». Авторство собственных поэм Макферсон приписал легендарному кельтскому барду Оссиану (якобы III в.) Эта книга стала ярчайшим достижением европейского предромантизма, она вызвала не просто сенсационный интерес в Европе, но и повлияла, в частности, на творчество Державина, Карамзина, Пушкина, Лермонтова и др. Русские поэты подражали «мотивам» оссиановской (макферсонской) поэтике-проблематике. Когда подделка стала общеизвестной поэт, покончил с собой.
Знаменитый чешский поэт, филолог-славист, славянофил Вацлав Ганка в 1830-х годах позапрошлого столетия издал «Краледворскую» и «Зеленоградскую» рукописи, куда вошел якобы подлинный чешский эпос «Суд Любуши». Эти тексты он и создал. Чешский патриотизм получил мощную подпорку, мол, у чехов существовал патриотический древний эпос. Ганка сыграл выдающуюся роль в формировании чешской национальной идеи. И только на рубеже XIX-XX вв. подделка была официально подтверждена.