Автор исключительно культурен (в старопитерском смысле): в романе упоминаются Гайто Газданов, Осип Мандельштам, Владимир Набоков, Борис Пастернак, Павел Васильев, Иван Приблудный, Борис Корнилов. Серебряный век – одно из магистральных литературных пристрастий прозаика.

О чем книга? Занудно повторяю: как всякое большое произведение – про нас, грешных, любезный Читатель. О «тоске по мировой культуре», о греховности сей «юдоли плача», о любви, войне и смерти (поразительный рассказ «Сержант», завершающий книгу), об истончающейся иллюзорности миропорядка и миропонимания, о теплом надышанном семейном мирке – «непотопляемом авианосце» покоя и счастья.

Главный герой рассказов Прилепина именуется просто: Захарка. Не будем вдаваться в дискуссию о проблеме «лирического героя». Роман в рассказах исключительно автобиографичен. Образ Захарки подкупает и умиляет своей свежестью и чистотой (как дамы говаривали когда-то).

Тонкое и умное предисловие к роману, написанное Дмитрием Быковым, называется «Счастливая жизнь Захара Прилепина». Все именно так и есть. «Счастливая жизнь», – как «ветка, полная цветов и листьев» (Юрий Олеша). На черном фоне-занавесе современной литературы, заполонившей книжный рынок, ориентированный на массового читателя, «чернухой» и «порнухой», «гламурными» безделками и «дамскими романами», книга Прилепина, ей-Богу, представляется «лучом света в темном царстве» (название знаменитой статьи Николая Добролюбова о знаменитой пьесе «Гроза» Александра Островского). Отсутствием этих «грехов» (чернуха и порнуха) Прилепин победоносно отличается от таких блистательных писателей, как Виктор Пелевин и Владимир Сорокин.

Процитирую предисловие Дмитрия Быкова: «В этой книге есть бесценные витамины, которых так мало в текущей литературе: энергия, храбрость, радость, жизнестойкость, нежность» (С. 10). И еще об образе Захарки: «Персонаж, которого переполняет обычное счастье жить, любить, творчески самоосуществляться, наслаждаться собственным здоровьем, силой и остротой восприятия, – редчайший случай в нашей пасмурной литературе, и его хочется немедленно загасить, чтоб не маячил напоминанием о таких возможностях» (С. 7). Суров и безжалостен Дмитрий Быков по отношению к критиканам-щелкоперам. Именно «гасить», оскорблять, изгиляться и топтать отменную книгу – любимое занятие у «критической» братии.

Добавлю от себя: книга брутальная, маскулинная, воспевающая тотальное доминирование мужчины во всем и везде, апология «мачизма». Феминисткам «Грех» читать не советую.

Прилепин упоминает и цитирует в книге немецкого писателя и философа Эрнста Юнгера (1895-1998; какая поразительно долгая жизнь). Есть у Юнгера такое понятие: «героический реализм». Вот исчерпывающее определение творческого метода автора «Греха».

Композиция – один из характерных элементов-приемов писательского дарования Захара Прилепина. Архитектоника романа базируется на циклизации рассказов, объединенных сквозным персонажем, каждый из которых позволяет читателю подойти к герою с разных сторон, с разных ракурсов и углов зрения, что придает «Греху» некую специфическую «стереоскопичность. Читатель, у Тебя возникли какие-либо ассоциации? Правильно: Прилепин держит в головушке «Героя нашего времени» Лермонтова.

Под номером девять опубликован не рассказ, а цикл стихотворений: «Иными словами.... Стихи Захарки». Хорошие стихи, сочные, вкусные, но, как говорят англичане: не моя чашка чая. Есть в книге разномастные и разноместные стилистические неточности. А кто без греха?

Частенько я пишу о таких книгах, которые читаешь – и словно в цирк попал: огни бенгальские, слоны танцуют, львы сквозь обруч прыгают, ручные обезьянки на дрессированных собачках разъезжают, девки полуголые пляшут, в оркестре Некто в сером (персонаж знаменитой драмы Леонида Андреева "Жизнь человека" – воплощение сатаны) в тарелки медные лупит. Ошеломительно интересно, но… душно. А взял я в руки роман Захара Прилепина, так причудилось мне на сотой странице, что сижу я на пеньке в березовом лесу, и воздух сладкий, и листья славно шелестят.

Блестящая книга. Единственный упрек, который я могу сделать автору (мягко попенять) заключается в следующем (ну, чистый «канцелярит»): поэтизация «пьянки-гулянки». Речь идет не о «культурном» употреблении спиртного, не об ужинах с коньячком и кофе, не о домашних застольях с умеренно и пристойно дозированным алкоголем, а именно о «пьянке-гулянке» – разнузданной, страшной, трагической, безумно опасной не только для физического здоровья, но и для посмертного существования души в пакибытии (так скажем). Долгие, тяжелые и бессмысленные (если честно) годы я прожил в «богеме», я прожил с «богемой». Поэты, прозаики, художники и композиторы в годы моей баснословной юности пили «страшно» (определение Магнуса Люнгрена, моего шведского друга, замечательного специалиста по творчеству Андрея Белого, непременного участника питерских «посиделок» 1970-1980-х гг. (слово «тусовка» тогда еще не было вытащено бесом из потайного кармана).

Немыслимые возлияния в моей корпорации, Читатель, Ты не поверишь, были своеобразной формой протеста против коммунистического режима (я совершенно серьезно), против удушающей цензуры и несвободы. Мол, «они» домны задувают, ведут «битву за урожай», отчетные доклады Брежнева на съездах КПСС конспектируют, а «мы» – в мастерских художников водочку (когда не стало водки – портвейн) кушаем в идеологическом небрежении и запустении. У «них» – Моральный кодекс строителя коммунизма, у «нас» – «заговор чувств» (опять Юрий Олеша).

Все это забавно и занятно, но знал бы Ты, Читатель, сколько творческих блестящих господ из моего поколения из-за последствий сих славных занятий – «упоений» давно обретаются в Небесном Легионе. Это было, надеюсь, что этого не будет никогда.

А книга удивительно хороша…

P.S. В следующем выпуске обсудим таинственный роман Анны Борисовой «Там», вызвавший жаркие споры среди…

18 сентября 2008 г. Петергоф.