— Похоронить?

Развернулся ко мне и обеими руками схватил за затылок. О как же голодно я сжирала его взгляд. Как же извращенно жадно я смотрела ему в глаза и растворялась в них.

— Чтобы причинить тебе максимум боли… и не корчиться в ней самому.

— Ты никогда не корчился в ней сам…

И я не понимаю, зачем и как говорю это, и я больше не могу себя сдерживать, не могу ничего контролировать. Сдавила руками его лицо, всматриваясь в темные и жутко глубокие бездны глаз. И рванула вперед, впиваясь в его губы, целуя его скулы, щеки, шею. Чувствуя, как сдавил меня до хруста, как стиснул под ребрами и вцепился в мои волосы.

И я не могу остановиться, я целую его лицо, его глаза, его волосы. Меня трясет от этого дикого голода, обрушившегося всей лавиной мне на голову и лишившего разума.

Какие же они терпко соленые, наши поцелуи. И эта дикость, с которой он отвечает, эта жесткая и беспощадная дикость, ломающая меня окончательно. И я терзаю его волосы, мну их. Тяну на себя, судорожно впиваюсь в них, наслаждаясь жесткостью. Его руки гладят мою спину, стаскивают с плеч платье, сдавливают грудь обеими ладонями, и ветер касается дуновением моей покрытой мурашками обнаженной кожи.

Перехватила его руку и жадно прижалась губами к ладони, увидела шрамы от ожогов и дернулась всем телом, в груди как будто разверзлась яма, и мышцы свело от боли…его перенесенной боли.

— Зачем…, — хриплым шепотом, срывающимся, — зачем ты приехал?

Отстранился от моего лица, нежно гладит мои волосы, смотрит мне в глаза. И мне кажется, что на дне его зрачков плещется все пламя ада и вся тоска вселенной.

— Чтобы уничтожить тебя…разве ты не знаешь?

И как же чувственно он это говорит, как невыносимо чувственно.

— Ты…ты сидел в тюрьме? Ответь мне честно, прошу тебя!

— А ты ответь мне честно — Чезаре мой?

Дернулась, мгновенно начало исчезать очарование, испаряться. И словно в ответ глаза, секунду назад взиравшие на меня со страстью и горечью, полоснули ледяным холодом.

— Нет! Он не твой сын!

Рассмеялся, расхохотался мне в лицо.

— А я не стану лгать и давать тебе возможность найти себе оправдание. Сидел. Двенадцать долбаных лет я сидел… и все эти двенадцать лет я ждал, когда выйду, найду тебя и сверну тебе шею! Вот чем я жил все эти годы!

— Так что тебе мешает это сделать?

Пытаюсь вырваться, но он не отпускает. Напротив, теперь он гладит мое лицо еще нежнее, но другая рука до адской боли сжимает мои волосы на затылке.