И эта ее жалось, то, что, оказывается, все знала, вызвало дикую ярость. Желание сдавить ее тоненькую шейку и заставить забрать свои слова обратно.

— Вон пошла, я сказал!

Уже грозно, сцепив зубы.

— Не хер меня жалеть! Засунь свою жалость себе в задницу и чеши отсюда!

Ну вот так. Правильно. Пусть обидится и валит отсюда. Но вместо того, чтобы уйти, чокнутая прыгнула в яму.

И он поймал. Подхватил на лету, сдавил огромными руками. Ощутил под пальцами хрупкое тело, нежные изгибы и затрясся весь, задрожал от понимания, что коснулся ее, что вот так сжимает ладонями.

— Дурааа! Ну ты и дура, Вереск!

— А ты грубый и злобный Верзила! Отпусти — задавишь! Поворачивайся и снимай свою рубашку. И не думаю тебя жалеть. Понял? Даже дуть не стану! Пусть щиплет! Буду наслаждаться твоими стонами боли.

Ухмыльнулся косо, а во взгляде вызов.

— Нужно очень постараться, чтобы сделать мне больно, малая.

И прекрасно знал, что лжет. Знал, что один ее взгляд может ранить его настолько, как будто лезвие продирает плоть до костей. Ее пренебрежение, ее равнодушие, ее привязанность к кому-то другому. Как же быстро и легко эта маленькая девочка может причинить ему тонну боли. Она даже сама не догадывается, сколько власти есть в ее руках.

— Я постараюсь.

Он даже не сомневался, что ей это удастся, что вся его жизнь будет исполосована шрамами от ее рук, от ее безжалостных ударов, что она закопает его в этой боли живьем… знал, но никогда бы от нее не отступился.

— Ты чего там? Засмотрелась, что ли? Чего застыла, малая? Ты вроде обещала мне больно сделать, или кишка тонка? Пожалела, да?

— Пусть твоя кошка белобрысая тебя жалеет!

Улыбнулся во весь рот. Ревнует…малая ревнует, и это так сладко. Вернуть ей хоть крупицу обратно. Дует, старается. Смешная и такая бесценная для него.

— Смотри не надуйся, как шарик, и не улети, малая. Там я тебя хрен поймаю.

Смеется, и смех ее все раны лечит.