– Ага, что пардон, то пардон. Далее. Все оставшиеся после показательной порки военные корабли наши. Купеческие корабли конфисковать не будем, но десять процентов заявленной стоимости груза пойдут в наш карман, плюс у нас будет полное право выкупить у них оставшуюся часть по той же самой заявленной стоимости. И буде что окажется незадекларированным – конфискуется весь груз. А лоции и другие документы передаются нам, для копирования, и после возвращаются, если мы их не решим засекретить.

Резолюцию приняли единогласно. И, как только начало светать, мы пошли к хорошо уже различимым башням замка на небольшом холме. В порту стояли шесть явно военных кораблей – и с десяток купеческих. Три военных корабля выглядели постарше других.

– Действуем по плану.

Тишину балтийского рассвета (а он здесь был и правда красивым, эх, было бы время его заснять!) разорвали выстрелы – и самый близкий к нам корабль, из тех, что постарше, взлетел в воздух – мы, похоже, попали в пороховой погреб. На кораблях началась суета, но тут взорвался и другой корабль-пенсионер, стоявший у одного из причалов.

Несколько вспышек – одна из батарей дала по нам залп. Точнее, они думали, что по нам, недолет был метров в двести-триста. Ответные выстрелы, и бастион, на котором располагалась батарея, превратился в гору земли и щебня. Другие батареи молчали, но им это не помогло – через несколько минут они повторили судьбу самой смелой своей товарки.

И мы начали ждать. Суета кончилась, и через полчаса от одного из пирсов отошел небольшой баркас под парусом, взявший курс прямо на нас. Через несколько минут по шторм-трапу поднялась целая делегация расфуфыренных местных жителей – шведский губернатор, шведский же комендант города, и местные немцы – мэр и члены городского совета, а также священник.

Они все поклонились, потом слово взял губернатор. Говорил он по-немецки практически без акцента.

– Граф Ульрик фон Лилиенштейн, губернатор Шведской Эстляндии.

– Князь Алексей фон Николаевка, министр иностранных дел Русской Америки. Господа, мы – мирные люди, которые подверглись нападению шведских судов у города Гётеборга. Мы не стали топить напавшее на нас судно, но вместо этого передали вашим людям письмо для вашего короля, в котором мы изложили наши минимальные требования. Но на нас напали вновь, на этот раз у Готланда. Поэтому ваш город – законная добыча для кораблей Русской Америки.

– Но…

– И наши требования ужесточились. Вот здесь, в этом документе, изложены условия, при немедленном исполнении которых мы не сравняем Ревель с землей. А вот это письмо потрудитесь передать вашему королю как можно скорее. Для этого мы разрешим одному из ваших судов – и я показал на «Кальмар», последний оставшийся на плаву "старичок" – выйти в море. Если наши условия будут приняты в течение четырнадцати дней – а дороги до Стокгольма даже для этой посудины дня два, не больше – то мы согласны разблокировать порт и отпустить тех ваших моряков, которые сдались нам у Готланда. Первое, впрочем, произойдет не раньше, чем мы удостоверимся, что наши требования выполняются. Если же этого не случится, пеняйте на себя. Да, и ещё. Хотелось бы получить дом недалеко от порта. Как с жилыми помещениями, так и с конторами и складами.

Шведы с немцами повозмущались, но им пришлось согласиться. Фон Лилиенштейн выделил нам дом в Нижнем городе, у порта. Одна группа занялась проверкой купеческих судов, другая – провизией, третья – судебными делами. И здесь началось самое интересное.

Когда наша делегация посетила тюрьмы Ревеля – в подвалах замка и в двух из башен – они обнаружили несколько десятков русских моряков с судов, которые пытались пройти через шведскую блокаду. Они с радостью согласились перейти к нам на службу. Вдобавок мы спасли полдюжины купцов, и даже одного священника – отца Иосафата, который сразу согласился занять вакантное место отца Никодима. Мы приказали Лилиенштейну, чтобы каждому из них городское правительство выплатило достаточно весомую компенсацию за неправедное задержание.

Кроме того, ребята изъяли все протоколы местных судов. В почти половине случаев приговоры были явно несправедливыми, и всех осужденных по этим приговорам мы приказали выпустить, а судей, приговоривших их, арестовать. В процессе дознания быстро выяснилось, кто именно платил судьям за выборочное правосудие – и половина городского совета, равно как и немало купцов и местных помещиков, заняли освободившиеся места в местных Тауэрах наряду с продажными судьями.

В числе несправедливо арестованных было несколько адвокатов – их мы попросили заняться проверкой судебных решений в имущественных спорах, причем процессом руководили наши ребята-юристы. Узнав об этом, в нашу канцелярию рекою потекли доносы – а когда мы объявили, что явка с повинной смягчает наказание, река превратилась в Амазонку. Вскоре ряд решений были пересмотрены, и за решетку перекочевали новые судьи, равно как и те, кто давал им на лапу.

Потом мы посадили наших адвокатов за проверку смертных приговоров. Здесь я объявил, что каждый неправедно оговоривший человека, получившего смертный приговор, равно как и любой судья, получивший взятку и вынесший подобное решение, может избежать смертной казни, если добровольно это признает. Тогда наказание ограничивалось длительным тюремным сроком и конфискацией всего имущества, кроме того немного, что могло обеспечить их родителям, супругам и детям небогатое существование. Но даже это было предпочтительнее, нежели альтернатива.

После этого ревельцы как с цепи сорвались – к многочисленным доносам добавились признательные показания и от судей, и от взяточников. Более того, называли лиц, информация про которых так до тех пор и не выплыла. Я приказал как можно дотошнее проверять доносы – многие, как я и полагал, оказались обычной местью, другим за недоказанностью решили хода не давать. Но зачастую приходили чистосердечные признания от тех, кого решили не трогать из-за недоказуемости, так что уйти от кары удалось, вероятно, единицам.

Среди осуждённых за мелкие кражи мы обнаружили даже маленьких детей, мальчика семи и девочку девяти лет. Их мы взяли к себе – подумали, наплачемся с ними, но все равно решили, что нечего таким молодым сидеть в застенках. Шестерых же подростков от четырнадцати до шестнадцати лет мы потребовали перевести в более теплое помещение и обучить чтению, счету и какому-либо ремеслу. Мэру лично я сказал, что проверю через полгода, и горе ему и всему его совету, если мой приказ не будет выполнен.

Кроме того, дюжина девушек ожидала казни «за чародейство», и кое-кого из них даже собирались сжечь. Их мы тоже, подумав, взяли к себе – ведь здесь их рано или поздно замучают. А те, кто их оговорил, составили компанию судьям-взяточникам и коррупционерам. Кстати, судью, который осудил девушек, мы арестовывать пока не стали – он оказался человеком фанатичным, но по-своему честным; ни один из его приговоров не был предвзятым, и он не боялся идти против сильных мира сего.

Судья этот, Ханно фон Мариендорф, попросил меня принять его и сказал: