Томас явно копировал интонацию куафера[22], но я сдержала смешок. Потому что процесс начался интимный, крайне интимный. Неужто в первой четверти двадцатого века мужчины вот так обихаживали своих женщин? Едва ли. Вдобавок я ведь Томасу не жена и не сестра.

Он действительно начал с кончиков, и я спросила, чтобы разрядить обстановку:

– Сегодня по вызовам не поедешь? Нет срочных пациентов?

– Энн, сегодня воскресенье. Даже О"Тулы на выходном. И я по воскресеньям никого не пользую, разве только в крайних случаях. Кроме того, я уже две мессы подряд пропустил. Значит, нынче заглянет отец Дарби – якобы спросить, какова причина, а на самом деле – виски моего выпить.

– Воскресенье, – протянула я. Интересно, когда я развеивала над Лох-Гиллом прах Оэна? В какой день недели?

– Я спас тебя из воды в прошлое воскресенье. Ты здесь уже неделю, – пояснил Томас, будто прочтя мои мысли, и взялся за гребенку.

– А число? Число сегодня какое, Томас?

– Третье июля.

– Третье июля двадцать первого года?

– Двадцать первого, какого же еще?

Он продолжал распутывать кончики моих волос.

– Скоро заключат перемирие, – прошептала я.

– Что-что?

– Британцы предложат ирландскому парламенту перемирие, и договор о нем будет подписан одиннадцатого июля, – пояснила я. Эта дата, в отличие от прочих, крепко сидела в моей памяти, потому что была одновременно и датой рождения Оэна.

– Откуда такая уверенность? Откуда такая точность?

Разумеется, Томас мне не поверил. Хуже того: укрепился в подозрениях насчет меня.

– Имон де Валера еще в прошлом декабре начал окучивать британского премьера и до сих пор не продвинулся, а ты говоришь – перемирие!

– Я точно знаю, Томас.

Закрыв глаза, я задумалась: как, вот как его убедить? Как подать ему истину? Надоело притворяться Энн Финнеган Галлахер – и точка! Но если Томас мне поверит, если поймет, что я не та Энн, не вдова его лучшего друга, то оставит ли он меня в доме? И куда я денусь, если прогонит?

– Готово, – констатировал Томас, напоследок промокнув излишки бриллиантина.