024: Болотный романс

  Путь к антенному острову Вайзман пометил красным мазками на стволах деревьев. Помня его заветы Зиро и Инфинити, шли через болото, взявшись за руки, и говорили. Говорил, правда, в основном Зиро. Он говорил, что не очень понимает, как в этом унылом болоте выросла такая… лилия. Бывают же чудеса. Еще он говорил, что раньше думал, что с первого взгляда влюбляются только идиоты. Он, короче, ошибался. Он говорил, что когда смотрит на Инфинити, мир отдаляется, а время как-то сжимается. Это нормально? Еще он говорил, что ему кажется, что она ему снилась, что у него этакое сонное дежа вю. Деталей он, правда, не помнит. Инфинити его не перебивала, она рассеяно улыбалась, смотря при этом куда-то в бок и вверх. Зиро же говорил все быстрее и образнее. Что, если каждому мужчине и женщине в некоей небесной картотеке соответствует своя перфокарта с данными, то он получил совпадение дырочка к дырочке. То есть, иными словами, ее психосоматический образ зашифрован в его спиралях ДНК. Что ему кажется, что ее глаза, это двери в параллельную вселенную, и что, если ему суждено скоро умереть, то единственное, о чем он пожалеет в свой последний миг, — все эти прекрасные тайны, так и останутся неразгаданными.

  Болото притихло. Нечем ему было крыть. Да и не такое уж оно оказалось мрачное, это болото, особенно, когда солнце проглядывает сквозь облака, и трава блестит росой. Зиро только сейчас обратил внимание, на то, как много в болоте растет цветов. Как здорово поют птицы. Даже лягушки его не раздражали. Для множества живых тварей болото дом родной, и если человеку в болоте неуютно, это еще не значит, что болота не нужны. Это значит, что человек там не нужен — этой мыслью он поделился с Инфинити. Знаешь, после паузы продолжил он, я понял. Любовь всегда, между строк. Она за словами. В промежутках между ними. В паузах. В многоточиях. В междометиях. В пробелах. А слова… Слова это клетки, в которых умирают чувства. Едва сорвавшись с языка, кажется, что они не звучат как должно.

  Ой, сказала Инфинити. Я что-то не то сказал? — обеспокоено спросил Зиро. Инфинити сказала, что нет-нет, все в порядке и с его словами, и с пробелами между ними, просто ей что-то попало в глаз. Она усиленно хлопала ресницами, и по хлопанью ресницами у нее был черный пояс. Когда Зиро наклонился к ее лицу, простодушно пытаясь разглядеть, что же там у нее такое в глазу, Инфинити встала на цыпочки, и впилась ему в губы, с такой силой, будто хотела высосать все его внутренности. Ее рука безошибочно нашла нужное, в недрах армейских камуфлированных штанов, которые одолжил Зиро Вайзман, а Зиро пытался освободить ее грудь из плена лифчика. Она скользнула вниз по его телу и ее губы сомкнулись на главном источнике мужской радости. Зиро бросил крутку на траву, Инфинити стянула свитер, и грудь ее, наконец, спаслась из темницы. Зиро лег на спину, она села на его бедра, и глубокими толчками начала вгонять в себя новую жизнь. Он держал ее грудь на весу, одновременно нажимая на кнопочки сосков, словно старался предать некое важное сообщение всему миру. В его голове была только она, только ее глаза, только ее запах, который смешивался с ароматом каких-то синих цветов вокруг. Когда он чувствовал, что его сейчас накроет сладкой волной, она останавливалась и коротко целовала в губы, осторожно трогая их языком, и после этих интерлюдий, их тела продолжали играть музыку жизни. Они развернули композицию, и Зиро довел дело до конца. Весь мир сладко дрогнул, сигнализируя об успешной пересылке пакета генетических данных.

025: Национальный проект

  - Какая она все-таки уродливая, — сказала Инфинити.

  Она была права. Иглу трудно было назвать красивой. Величественной, да. Монументальной. Мрачной. Пугающей, нелепой — что угодно, только не красивой. У архитекторов, ее спроектировавших, на уме были только две вещи — устойчивость и функциональность. В результате, у них получился этот архитектурный бастард, который они лицезрели сейчас во всей его спорной красе: дикая помесь ацтекских пирамид, шумерских зиккуратов и советского конструктивизма. Игла опиралась на ступенчатое пирамидальное основание, высотой этажей, этак, в двадцать. Вершина пирамиды, аккуратно срезана, из нее выходила круглая башня, смахивающая вблизи на рыбью кость, из-за того, что она состояла из круглых колец, насаженных на ось через равные промежутки. (Такая форма, в виде радиатора, увеличивала площадь приема — Игла впитывала волны каждым сантиметром поверхности). Венчала композицию главная антенна, блестящий штык, обросший антенными придатками, по высоте равный половине всего сооружения под ним.

  Они остановились передохнуть в тени одного из циклопических датахранилищ. Зиро, каким-то шестым чувством ощущал, как сотни тысяч тонн плёнки, вся эта огромная масса данных в нем, давит на него, прибивает к земле. Весь этот чертов город превратился в гигантский носитель данных, думал он. Сколько лет мы жрали информацию, вешали ее на весах, как картошку, совершенно потеряв чувство меры, и теперь она стала жрать нас в ответ, ненасытной пакмановской пастью. Может, как раз в этом датахране, в результате экспериментов Вайзмана и родился Пакман? Произошедшее в его доме, его рассказ, до сих пор не укладывались в голове у Зиро. Новая форма жизни. Ожившая информация. Живой Пакман. Почему он убил своего создателя? Чего он хочет? Что у него на уме? Зиро смотрел на Иглу. Вайзман сказал, что он узнает ответ. Если он прав, он узнает его в Игле.

  Серая башня, вызов гравитации, вызов здравому смыслу, пронзала облака, она подавляла гигантскими размерами, и трудно было поверить, что она дело рук человеческих, настолько она выглядела чужеродной, не от мира сего. Игла стояла в центре огромной паутины, высоченные ажурные опоры со всех стороны подводили к ней провода: туда энергию, оттуда информацию, и сознание расшифровывало их вибрацию как низкий ровный гул.