Зеленые глаза Тимура на мгновение зажглись полубезумным торжеством.

— Все так… Все так…

“Что — так? — подумал Дмитрий. — Ну же, скажи…”

Тимур на миг прикрыл веки, а когда он поднял их, его взгляд снова был спокойным.

— Подобные вести способны свести с ума… — произнес он и глубоко и шумно вздохнул. — Нет, поверить в это было бы трудно, не будь тебя самого такого, каков ты есть… Ты сам, твой облик — он такое же безумие, как и твои речи. И ты не лжешь. Я верю, что не лжешь. Но мой разум смущает вот что: почему вестником избран человек чужой речи? Зачем посылать с благой вестью на устах немого гонца, а? Что ты скажешь на это?

Отвечать Дмитрий не спешил, перебирая варианты. Голова работала холодно и четко. Объяснять Тимуру, что за семьсот лет его язык, допустим, изменился до неузнаваемости, бессмысленно — этого он точно не поймет и не примет. Сумел-таки старый эмир задать задачку! И вправду, почему вестник оказался на редкость неразговорчивым? И пребывал в молчании столь долго? Нужен ответ. Четкий и ясный. Хромец верит. Хочет верить и данную подковырку можно воспринимать, как просьбу разрешить последние сомнения. Но просьбу, граничащую с угрозой. Ну, на то он и самодержец, чтобы даже просьбы были грозны.

— Ты молчишь? — спросил Хромец ласково. Слишком ласково — от такой ласки и волосы могут встать дыбом.

— Я жду дозволения ответить, — спокойно сказал Дмитрий.

— Отвечай же.

— Гонцом я стал не своею волей, хазрат эмир. Я и не ведал, что я вестник, пока не увидел и не узнал тебя. И не только удивление лишило меня чувств тогда, но и подобный грому голос, который я вдруг услышал. Он наказывал мне, что надлежит сделать: тайно открыть тебе истину о себе и передать послание, когда придет срок. Я не был совершенно нем: Всевышний вложил в мои уста слова чужой речи, давшие тебе знать о начале моей службы. Но я и сам был в глубочайшем недоумении: как, не зная твоей речи, я передам тебе весть, с которой послан. Но мне было заповедано: когда придет срок. Кто может похвастаться, что ему ведомы замыслы Творца? Я принял его волю, не ропща: служил тебе и обучался твоей речи, чтобы выполнить наказ, когда придет срок. Этим утром я спас твоего внука, хазрат эмир, не дал ему утонуть. Скажи, хазрат эмир, смог ли бы я находиться рядом с мирзой Халиль-Султаном и вынести его из реки на берег, если бы Всемогущий сразу одарил меня знанием твоей речи? Жив ли был бы тогда твой внук, хазрат эмир?

Тамерлан долго вглядывался в него с напряженным лицом, потом расслабился и с усмешкой качнул рыжей головой в колпаке белого войлока.

— А ты умен… — проговорил он. — Слишком умен для простого воина.

— Я не простой воин, — ответил Дмитрий. — Я древнего и знатного рода. Мой отец правит областью, а я служу при дворе нашего повелителя.

Приписывая себе ранг эмира, Дмитрий не рисковал ничем. Напротив, логично и лестно для Хромца, что вестником из грядущего ему послан не простолюдин, не черная кость, а человек, положение которого соразмерно с важностью послания.

— Вот оно как… — протянул Тамерлан. — И ты не погнушался службой простого солдата?

— Я не мог сказать сразу, кто я, — ответил Дмитрий с гневной досадой. — Твоя земля и это время для меня — чужие. Здесь я появился никем, без роду, без племени. Безъязыкий. Я хранил свою тайну от чужих ушей: я послан принести тебе весть из будущих времен, а не требовать себе почестей. Гонца награждает тот, кто послал его.

— И какова награда? — спросил Тамерлан. Дмитрий вздохнул и опустил голову. Сейчас ему незачем было отслеживать себя и притворяться.

— Возвращение, — ответил он. Горло вдруг перехватил спазм, и голос сразу стал чужим, глухим и хриплым. — Чтобы все времена для меня снова встали по своим местам. — Дмитрий поднял лицо и впился взглядом в глаза Тимура. — Возвращение — вот она, единственная для меня награда. Но никто, кроме пославшего меня, не в силах отправить гонца назад, туда, откуда он прибыл. Срок же моей службы тебе не определен. Мне остается только ждать.

Тамерлан опять замолк, о чем-то размышляя. Потом он бросил короткий взгляд на Дмитрия и вновь занялся золотым колечком у себя на мизинце. Но Дмитрий мог поклясться, что за маской сдержанности на мгновение промелькнуло на лице Хромца выражение если не сочувствия, то чего-то очень похожего.

— Знает ли кто-нибудь, кроме меня, истину о тебе? — спросил Тамерлан, не отрываясь от кольца.