— Мой брат…
— Это произошло случайно, — хрипло повторила Катина. — Ну да. Они увидели, что сеть рвется, и прибежали помочь, спасти клятую сеть!
Он понимал, что ей жалко собаку, но гнев, сквозивший в ее словах, казался чрезмерным.
— Что это за люди, которые не могут отличить человека от пса? Ну конечно, его убили случайно…
— Ты про моего брата? — На сей раз удивился он.
— Ну да, про твоего брата. Конечно про твоего брата! — В ее голосе теперь не было гнева, осталась лишь тоска. — Не нравится мне этот остров. Люди здесь не знают, что важнее, рыбак или его сеть. Когда-нибудь, — глаза ее перебегали от предмета к предмету на пристани, — я уеду с Милоса. Переберусь на Сирос, туда каждый день приходят корабли из Пирея, с Миконоса и с Родоса. А оттуда смогу попасть на Идру, или на Сант-Орини, или к своей тете в Афины, когда только захочу. А тут нужно ждать воскресенья, да и то всего один корабль из Пирея приходит, и все. Не нравится мне здесь.
Спиро улыбнулся, потому что слышал, как она говорила то же самое в кафе, особенно когда на кого-нибудь злилась. Катина снова посмотрела на него, но Спиро пошел к своим ящикам. С десяток женщин вынимали рыбу из других ящиков — мелкую складывали на газеты или на зеленые медные подносы, среднюю — в широкие эмалированные тазы, а крупную — в ящики со льдом.
Спиро потянулся было снять верхний ящик, но тут увидел четырех девушек примерно одних лет с Катиной, из хороших семей: взявшись за руки, они шли по направлению к пристани.
Два старика с авоськами сразу заулыбались им, и закивали, и стали спрашивать, как поживают их родители, и долго еще провожали их взглядами, до самой пристани. Аустинос, тот, который постарше, везде и всюду рассказывал, что вот минет полгода траура, он снимет черную повязку и женится в третий раз. Панос однажды сватался к самой хорошенькой и самой сильной из четырех подруг, вопреки советам всех знакомых и друзей — дело и вправду было безнадежное, учитывая заработки Паноса и то, что на руках у него оставалась незамужняя Пиопа без дома и без приданого. Отец велел Ане отказать Паносу. Через полгода или она, или ее сестра наверняка будет за Аустиносом.
Спиро поставил ящик на пирс и открыл крышку. Кроме макрели, там было семь угрей, четыре черных длинноротых смариды и три в золотую крапинку. Когда все ящики были открыты, он широко расставил ноги и закричал:
— А вот у меня тут рыба, сегодня бесплатно! Бери кто хочет! Вот рыба, которую мне подарило море! Я заплатил за нее лишь собственным потом! Теперь нужно только взять ее и отнести домой — вот и все, что я прошу за нее! Рыба! Рыба! Даровая рыба!
Девушка, стоящая рядом с Аной, засмеялась и подтолкнула подруг к ящикам. Но какая-то девчушка опередила их; она быстро подбежала и ткнула пальцем в самую большую макрель:
— Мне эту!
Левой рукой она схватила рыбину за хвост, правой цапнула еще одну и была такова. Аустинос, требуя уважения к своим шестидесяти семи годам (никто его не слушал), заталкивал в авоську смариду, но какая-то женщина так его пихнула, что золотисто-черная рыбина выскользнула, и множество ног, обутых и босых, тут же ее растоптали. Самого Спиро тоже оттерли в сторону. Женщины бежали к толпе, из которой то и дело выныривали дети с рыбинами на плече. Какая-то тетка ушла, переваливаясь, с шестью рыбами в переднике.
Странное чувство, гораздо более сильное, чем горе, но пробуждаемое именно горем, поднималось в его груди. Какой-то глубокий и полный звук уже давно клокотал в гортани, пока наконец до Спиро не дошло, что он смеется.
А с другой стороны пристани за ним удивленно наблюдала Катина. Хлопнув себя по ляжкам, Спиро пошел прочь.
Его окружал каменный круг. Трава, земля, гравий и ссохшиеся кактусы с гнилыми листами, с торчащими острыми шипами. И все же каменный круг. Что-нибудь от себя лично, и так, чтобы никто не видел.
Но все, что у него есть, — это воспоминания о Паносе. Они цеплялись острыми когтями, никак не хотели уходить, хотя он совсем от них изнемог. Вот Панос зевает на рассвете, вот он ругается днем, вот вечером смеется в кафе. Смех, по-прежнему на лице Спиро, лишь удерживал чудовищ. Но боже мой, как как же они извивались и царапались!
Внизу раскинулась гавань Старого города, теперь заброшенная ради более удобной Адамасской, из которой братья уходили на лов. По древнему фундаменту Спиро вскарабкался на террасу. Выше были катакомбы, оставшиеся с тех времен, когда остров находился под властью Рима. Ну конечно, Риму нужны были здешние копи. В гимназии Спиро узнал, что Рим — столица Италии. Итальянские моряки работали на грузовых судах, перевозивших обсидиан и глину. Капитаны и шкиперы отращивали себе длинные ногти; то же самое делали и кассиры в банке, и официант из ресторана Алексиоса, и греческие военные моряки, которые иногда сходили здесь на берег. Спиро знал, что примерно к его рождению закончилась война, в которой греки воевали с итальянцами. Его дядя прошел с боями до Албании и до сих пор рассказывал про войну любому, кто соглашался слушать. На уроке Спиро однажды спросил, была ли это та самая война, которая покончила с властью Рима над островом, и над копями, и над Старым городом. Все засмеялись. Этот смех, частенько звучавший по его поводу, стал причиной того, что Спиро в конце концов бросил гимназию.
— Двадцать лет и две тысячи! — взорвался учитель. — Ну много ли нужно ума, чтобы понять разницу!