На свету хирургу удалось как следует разглядеть порез на ноге визитера. Может, перевязать, да и дело с концом, подумал он, но понял, что так не получится. Повязка пропитается кровью, и пьяница заявится снова.

— Придется шить. Не дергайся. Понял?

— Да, сагиб, — сельчанин поднял на него глаза в паутине красных прожилок.

Все необходимое хранилось в операционной. Хирург подошел к двери, дернул ручку — дверь оказалась заперта изнутри.

— Кажется, здесь, — громко сказал он, якобы сам себе, и тихонько постучал по дверной раме.

Скрипнула задвижка. Хирург оглянулся — пьяница по-прежнему сидел на скамье, вытянув перед собой ногу и чуть клонясь вбок, точно куль с крупой. Кажется, он ничего не заметил. Доктор вошел в операционную и запер за собой дверь.

Лоб аптекаря усеивали капли пота.

— Где они? — еле слышно произнес хирург, и она указала на дальнюю комнату.

Лампы не горели, лишь призрачный свет луны сочился сквозь толстые матовые стекла. В темноте хирург надел перчатки, взял иглу, нить, вату, бинт, лейкопластырь, пузырек йода и небольшой поднос. Захватил и последнюю ампулу с лидокаином. Не из жалости, нет: он не мог допустить, чтобы крики пьяницы привлекли внимание сельчан. Вокруг операционного стола по-прежнему стояли подносы, как он их оставил: инструменты, селезенка, сгустки крови под окровавленной простыней. На выбеленной луной простыне играли серебристо-серые блики. Ему ужасно не хотелось оставлять аптекаря одну в операционной, но что поделать?

Она поняла его без слов и прижалась к стене. Хирург открыл дверь.

Пьянчужки на скамье не оказалось: он пытался открыть дверь дальней комнаты.

— Что ты вытворяешь? Я же велел тебе сидеть смирно! — Хирург схватил его за плечо, протащил за собой по коридору и силой усадил на скамью.

— Я вас искал, сагиб, — промямлил пьяница, — не знал, куда вы ушли.

Хирург опустился на колени, поставил поднос на пол. Он забыл захватить щипцы. Оторвал кусочек ватки, смочил йодом, обработал рану. Набрал шприц лидокаина.

— Сейчас будет немножко больно, — предупредил он и ввел иглу в край раны.

— Господи боже, — взвыл пьянчуга. — Помогите, умираю, как же больно, ох, смерть моя!

Хирург скрипнул зубами. Давно он так не злился. Он делал уколы — сперва слева от раны, потом справа, пока не кончился лидокаин. Сельчанин орал благим матом. Наконец доктор не выдержал и рявкнул на него:

— Заткнись, или я тебе зубы выбью.

Пьянчужка сжался от страха, пробормотал что-то неразборчивое. Десны его почернели от табака, который он жевал, наверное, всю жизнь. Хирурга едва не стошнило.

Но лидокаин подействовал. Пьяница даже не заметил, что доктор начал накладывать шов, жалея, что у него нет такого средства, чтобы у поганца отнялся язык.