– Что хочешь, – последовал спокойный ответ Родиона, задумчиво глядящего на меня. – Не пойму я тебя, Марина, зачем надо было заходить в эту конуру, если рядом есть приличный супермаркет. И, вообще, я бы не советовал тебе употреблять в пищу то, что приобретено в этом сельпо для люмпенов.

– Дело не в магазинчике, Родион, – я взяла у него пакет, который он держал на пальце, отстранив от себя подальше, – а в том, что ты не сумел достойно принять шутку этого мальчишки.

Мне не в чем было оправдываться перед ним.

– Прекрасно. Видимо, разговора у нас с тобой сегодня не получиться, – холодно отрезал он.

– Не получиться, – согласилась я.

Повернулась и пошла от него прочь. Ему, все-таки, удалось навязать мне чувство вины. Обида и досада давили, выжимая из глаз предательские слезы. Ну сколько же можно быть сильной? Я шагала по тротуару с пакетом в одной руке и с пригоршней денег в другой, пока не догадалась ссыпать ее в пакет.

Впереди меня брела женщина в застиранной футболке, и я поспешила догнать ее. Она встревожено обернулась на стук моих каблуков.

– Постойте, – попросила я, когда женщина, прибавив шаг, свернула было в подворотню.

Она послушно остановилась, с подозрением глядя на меня.

– Возьмите вот это, – я протянула ей свою визитку. – Завтра с утра придете по указанному в ней адресу, – длинным ногтем я очертила его на визитке. – Попросите охрану проводить вас в отдел кадров. Вам ведь нужна работа?

Женщина недоверчиво и печально смотрела на меня.

– Не забудьте паспорт, – напомнила я.

– Так ведь мой-то его пропил, – всхлипнула она. Робкая надежда, появившаяся было на ее лице, угасла и она протянула мне визитку обратно. – А то разве я бедствовала да побиралась?

Визитку я не взяла, а отдала ей пакетик с хлебом, ватными дисками, дорогими сигаретами и звякавшими на его дне, деньгами.

– Тогда возьмите с собой те документы, что у вас имеются. Попробуем восстановить ваш паспорт.

– Я уже пробовала, а в милиции мне одно говорят, что я, мол, беженка, выдающая себя за саму себя. И все намекают, что б денег дала, а где у меня деньги, если сама с детьми с голоду подыхаю. Я же не обманываю…

– Хорошо, – перебила я ее, чувствуя, что она уже готова к слезной исповеди, выслушивать которую у меня не было никакого настроения. – Соберите все документы, что у вас имеются, и завтра с утра в отделе кадров посмотрим, что можно будет сделать.

Я отвернулась и быстро ушла, пресекая с ее стороны всякую попытку благодарить меня. Благодарить, пока, еще было не за что.

Этой ночью мне опять приснился обычный кошмар. Он всегда начинался одинаково: я лежу на холодном сыром асфальте, не в силах не то что подняться, а даже шевельнуться, при этом понимая, что если сейчас же не встану, то погибну. Мой взгляд упирается в потрескавшийся кирпич и выщербленную плитку, которой выложен фундамент какого-то развалившегося, нежилого дома. Откуда я уверена, что он нежилой, не знаю. Слышу приближающиеся ко мне неторопливые шаги, понимая, что обречена. Шаги останавливаются возле меня и кто-то, тяжело дыша, наклоняется ко мне. Тогда я вскакиваю в постели в холодном поту и потом уже не могу ни успокоится, ни заснуть.

И на этот раз, очнувшись от кошмара, я вскочила с сильно колотящимся сердцем, и зная, что уже ни за что не усну, переместилась из спальни на кухню. Часы показывали четыре утра. Я сварила кофе и, устроившись на угловом диванчике за столом, принялась пить его мелкими глотками, глядя в окно. В доме напротив светились два окна. Кому-то тоже не спалось в такую рань. Темную громаду дома снизу доверху, ровными стежками, прошивала вереница слабо освещенных подъездных окон.