– Что, Роуз была беременна? – спросила Надя.
– Диди – дочь Роуз.
Надя думала, будто разозлится на Кати, но вместо этого слезы ручьями покатились по ее щекам. Ей стало так жаль Роуз, и сочувствие к Кати переполнило ее. Надю трясло от слез.
Она лежала в ванне. Вытяжка из пассифлоры успокаивала, и Надя пыталась освободиться от мыслей.
– Ты не расскажешь об этом Диди, – предупредила Кати, садясь на край ванны. – Обещай.
– Диди имеет право знать, кто ее мама, – возразила Надя.
Нимфы минуту смотрели друг другу в глаза. В голове у Нади крутился вопрос, которого она боялась, но все же она спросила:
– А кто отец Диди? Ведь не Эрик?
– Я бы не позволила Диди вести игры с Эриком, если бы он был ее отцом, – сказала Кати, склонив голову. – Это же понятно.
– Я не знаю, на что ты способна, – произнесла Надя. – Ты так много от меня скрывала, сочиняла свои сюжеты все это время. Это ты сделала Диди татуировку?
– Нет, конечно, – заверила ее Кати. – Ее сделал один моряк. Диди не должна ничего об этом знать. Пусть она лучше верит в легенду. Она спасет ее.
– Как ты могла врать мне, Фриде и Ане-Клаудии…
– Я спасала вас, – сказала Кати. – Но, конечно, в первую очередь я думала о Роуз.
Кати любила сестру больше всего на свете, – это Надя знала и понимала, но она не могла уяснить, почему Кати не признавала последствий своих поступков. В тот день, когда Кати придумала свой план, их жизнь перевернулась.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что нимфы во всем мире поверили в сочиненную тобой сказку и рисковали из-за нее жизнью?
– Ну и что с того? – Кати была явно удивлена. – Мы же хотели освободиться от сатиров.
Глава 79
Аурелия притаилась под палубой корабля. За тысячи лет она научилась быть невидимой, а жизнь – или, скорее, существование – в тюрьмах и сейфах приучила ее к закрытым пространствам. Свобода не означала для Аурелии, что можно уходить и приходить, когда захочется. Она значила для нее только месть. Маленькие неудобства были для Аурелии сущей безделицей.
Под покровом ночи она иногда поднималась на палубу, а когда на горизонте появился мрачный архипелаг, поняла, что почти у цели. Митчелл дал ей фотографию нимфы и рассказал о холодном северном городе под названием Хельсинки.
Аурелия жила в заточении, но все изменения в мире были ей известны. Отголоски новостей просачивались даже сквозь толстые стены тюрем, а она умела соединить их в одну картину. Сатиры предоставляли ей пищу, но очень скудную. Когда судно делало остановку и вставало на якорь, она невидимкой отправлялась в порт и без труда отыскивала себе пропитание. От взгляда Аурелии мужчина впадал в оцепенение, и она способна была пробудить желание, легко дыхнув на него. Женщина знала, что ей нужны силы. Она собиралась уничтожить Энипеуса и не сомневалась, что ей это удастся, хотя соперником он был достойным. Но такая мысль только радовала ее. Кроме того, с помощью рыжеволосой нимфы она сможет удвоить муки Энипеуса. То есть Эрика, как он теперь себя называл. Аурелия закрыла глаза и вернулась в мыслях в тот миг, когда лежала в освещенном факелами зале с колоннами. Черная ночь Элеуса смотрела в распахнутые окна. Аурелия слышала стрекот цикад и чувствовала близость Лаэртеса – стражника, который стал ее любовником. Она не знала, было счастьем или бедой, что Энипеус поручил это именно Лаэртесу. Может, многие верили в то, что он, самый сильный и честный, сможет устоять перед чарами Аурелии. Но Энипеус поставил подножку себе, потому что Аурелия сама не смогла противостоять Лаэртесу. Она влюбилась, хотя до этого не любила никого и никогда и так сильно никого не желала. Ее любовь могла погубить Лаэртеса, поэтому она любила его так, чтобы не ставить под угрозу его жизнь. Любовь ее была тайной, она жила только за закрытыми дверями, дышала только взглядами, легкими, будто случайными прикосновениями, словами, произнесенными шепотом.