Связь у Уханова и Карахана с Ягодой была, и секретные разговоры они меж собой вели, только касались эти разговоры совсем не планов свержения Сталина, а совместных походов по девочкам. По части «морально-бытового разложения» все трое были признанными мастерами.

Чекист-перебежчик Георгий Агабеков писал в книге «ЧК за работой»: «Кто в Москве не знает Карахана? Кто не знает его автомобиля, еженощно ожидающего у Большого театра? Кто может себе представить его не в обществе балетных девиц, которые так вошли в моду в последнее время (речь идёт о второй половине 20-х годов. – Б.С.) у кремлёвских вождей, что даже «всероссийский батрак» Калинин обзавёлся своей танцовщицей? Карахана, которого девицы считают «душкой», а «вожди» хорошим, но недалёким парнем? ГПУ, имея в Наркоминделе ярого врага в лице Литвинова, поддерживало дружеские отношения с Караханом. «Враги моих врагов наши друзья» – таково было основание дружбы ГПУ к Карахану, который, чувствуя себя бессильным перед третировавшим его Литвиновым, органически его ненавидит и ищет всяческих путей и союзников насолить ему. Однако, несмотря на несомненный талант Карахана к мелким интригам и подсиживаниям, его основное несчастье заключается в том, что в скором будущем Литвинов использует один из его промахов, чтобы окончательно свести Карахана на нет (в 1934 году Литвинову удалось это сделать, отправив Карахана в почётную ссылку в Турцию. – Б.С.). ГПУ же не желает терять в его лице козыря в борьбе с Наркоминделом, в частности, с возглавляющим это учреждение Литвиновым»[134].

Сам же Ягода был ещё большим гедонистом, чем Карахан, и среди девиц полусвета пользовался ещё более тёплым приёмом, чем Лев Михайлович. Ведь возможности его, и финансовые, и властные, были несравнимы с карахановскими.

Вот замечательный документ – протокол обысков, проведённых в период с 28 марта по 5 апреля 1937 года на квартире Ягоды в Кремле, кладовой в Милютинском переулке (дом 9), на его даче в Озерках, а также в кладовой и в кабинете в здании Наркомата связи чекистами во главе с комбригом Вольдемаром Ульмером. Среди прочего, у арестованного наркома было найдено: денег советских – 22 997 рублей 59 копеек, в том числе 6180 рублей 59 копеек на сберегательной книжке; вин разных 1229 бутылок, в большинстве своём заграничного изготовления 1897, 1900 и 1902 года выпуска; коллекция порнографических снимков – 3904 штуки; 11 порнографических фильмов; сигарет заграничных, египетских и турецких – 11 075 штук; табака заграничного – 9 коробок; мужских пальто, главным образом заграничных – 21; шуб и бекеш на беличьем меху – 4; пальто дамских, заграничных – 9; манто беличье – 1; дамские каракулевые пальто – 2; котиковые манто – 2; кожаных пальто – 4; кожаных и замшевых курток заграничных – 11; костюмов мужских разных заграничных – 22; гимнастёрки коверкотовые из заграничного материала – 32 штуки (долго же Генрих Григорьевич рассчитывал оставаться на посту главы НКВД, раз надеялся износить более трёх десятков форменных гимнастёрок! – Б.С.); шинелей драповых – 5; сапог шевровых, хромовых и других – 19 пар (их Ягоде износить было уже не суждено. – Б.С.); обуви дамской, заграничной – 31 пара; обуви мужской – 23 пары; беличьих шкурок – 50; каракулевых шкурок – 43; меха выдры – 5 шкурок; черно-бурых лис – 2 штуки; рубах заграничных «Егер» – 23; кальсон «Егер» – 26; патефонов заграничных – 2; радиол заграничных – 3; пластинок заграничных – 399; юбок – 13; женских платьев заграничных – 27; костюмов дамских заграничных – 11; трико дамских шёлковых заграничных – 70; игрушек детских заграничных – 101 комплект; револьверов русских – 19; фотоаппаратов – 9; охотничьих ружей и мелкокалиберных винтовок – 12; винтовок боевых – 2; патронов разных – 360; кинжалов старинных – 10, шашек – 3, часов золотых – 5, часов разных – 9; автомобиль – 1; мотоцикл с коляской – 1; велосипедов – 3; коллекция трубок курительных и мундштуков (слоновая кость, янтарь и др.), большая часть из них порнографические – 165; коллекция музейных монет; монет иностранных жёлтого и белого металла – 26; резиновый искусственный половой член – 1; фотообъективов – 7; чемодан кино «Цейс» – 1; фонари для туманных картин – 2; киноаппарат – 1; складной заграничный экран – 1; плёнки с кассетами – 120; посуда антикварная разная – 10008 предметов; антикварных изделий – 270; коньков, лыж, ракеток – 28; изделий «Палех» – 21; заграничная парфюмерия – 95 предметов; лекарства, презервативы иностранные – 115; рояли, пианино – 3; пишущая машинка – 1; контрреволюционная, троцкистская и фашистская литература – 542 единицы. И много ещё разного другого добра[135].

Если судить по описи, в жизни Ягоды и его жены Иды Леопольдовны Авербах, помощника прокурора Москвы, секс занимал одно из первых мест. Даже экзотический в то время фаллоимитатор выписал из-за границы в своё время всемогущий наркомвнудел. И домашний порнокинотеатр организовал.

Но что бросается в глаза в описи, так это почти полное отсутствие ювелирных изделий (если только нет ещё на них отдельной описи, до сих пор закрытой). Они представлены лишь 5 золотыми часами. Неужели Генрих Григорьевич, собравший коллекцию дорогих трубок и мундштуков и прочего антиквариата, к золоту и бриллиантам был абсолютно равнодушен? Это вряд ли, тем более что Ягода имел прямое отношение к нелегальной торговле бриллиантами из конфискованных частных коллекций и церковных и царских сокровищ, осуществлявшейся Советским государством в 20-е и 30-е годы для получения жизненно необходимой валюты. На первом допросе после ареста речь сначала зашла как раз об этой торговле. Следователь поинтересовался, почему Инженерно-строительный отдел НКВД возглавлял Александр Яковлевич Лурье, ещё в 1923 году исключённый из партии как «чуждый элемент», и почему Ягода закрывал глаза на сомнительные операции с драгоценностями, которые проделывал Лурье при помощи Френкеля и других зарубежных коммерсантов, подозрительных по шпионажу. В ходе этих операций милейший Александр Яковлевич несколько раз задерживался германской полицией. Ягода пока ещё надеялся, что против него будут выдвинуты только чисто уголовные обвинения, и можно будет отделаться тюрьмой, а не расстрелом. Поэтому заявил: «Пребывание иностранца (С.М. Френкеля, бывшего российского подданного и бывшего уполномоченного Чрезвычайной комиссии по экспорту при Совете Труда и Обороны, переквалифицировавшегося в представителя ряда иностранных ювелирных фирм. – Б.С.), только подозреваемого в шпионаже, на нашей территории, находящегося под наблюдением, не являлось опасным для государства. А быстрота и выгода реализации бриллиантов это оправдывало». На вопрос следователя, были ли операции с бриллиантами секретными, Генрих Григорьевич ответил утвердительно, но с очень любопытной оговоркой: «Для иностранного государства – да, если б они знали, что продаёт Советское государство. А так как они знали, что Лурье является частным лицом и Френкель тоже частное лицо, то секретность отпадала»[136].

В обстановке секретности и бесконтрольности создавались все условия, чтобы значительная часть казённых бриллиантов и валюты прилипала к рукам Лурье, Френкеля и Ягоды. Однако, как мы помним, в протоколе обыска у Генриха Григорьевича не значилось ни валюты, ни драгоценностей – только советские дензнаки. Это наводит на мысль, что Ягода где-то устроил тайник с бриллиантами и иностранной валютой, который чекисты так и не обнаружили. Следователей ведь в ту пору больше заботил не поиск ювелирных изделий, а то, как бы связать Ягоду с мифическим «правотроцкистским блоком» и заставить признаться в подготовке государственного переворота и свершении политических убийств.

Где мог быть зарыт клад? Может быть, он хранился у секретаря НКВД и личного секретаря Ягоды Павла Петровича Буланова, расстрелянного вместе с шефом по делу «правотроцкистского блока»? На допросе 13 мая 1937 года Генрих Григорьевич признался, что у Буланова «хранился мой нелегальный валютный фонд, который был мною создан в целях финансирования моей контрреволюционной деятельности, в целях «покупки» нужных мне людей»[137]. Вполне вероятно, что вместе с валютой хранились и бриллианты. Неизвестно, выдал ли Буланов следователям ценности, доверенные ему Ягодой, или нет, но даже если выдал, это не спасло его от пули. Но мне кажется, что вряд ли все свои средства Генрих Григорьевич решил передать на хранение своему бывшему секретарю.

Не исключено, что Ягода спрятал клад на одной из тех дач, которые в апреле 37-го не обыскивали, поскольку после ухода из НКВД Ягода там больше не жил. Например, на даче Гильтищево под Москвой, на Ленинградском шоссе, куда он любил ездить вместе с «Тимошей». Вот что показала личная повариха Ягоды Агафья Сергеевна Каменская, обслуживавшая эту дачу: «Ягода приезжал в Гильтищево обычно днём, оставался часа на 2. С ним всегда бывала Надежда Алексеевна, молодая красивая женщина»[138]. А, может быть, Ягода спрятал свои сокровища у «Тимоши»? Или у какой-то другой, неизвестной нам любовницы?

Выдавать клад чекистам Генриху Григорьевичу было не с руки. Благородство этого шага наверняка не оценили бы. Выдачу валюты с драгоценностями рассматривали бы не как стремление внести свой вклад в строительство социализма в СССР, а как лишнее доказательство хищения государственного имущества в особо крупных размерах, что только усугубило бы вину Ягоды. Так что клад первого наркома внутренних дел, вполне возможно, ещё ждёт своего графа Монте-Кристо.

Между прочим, легенда о сокровищах Ягоды отразилась в последнем, неосуществлённом замысле Михаила Булгакова – наброске пьесы «Ласточкино гнездо (Ричард I)». В январе 1940 года он продиктовал жене конспект сцены на даче руководителя НКВД Ричарда Ричардовича: «Загородная дача. Сад. Стена из роз на заднем плане. Ночь. Сначала общие разговоры. Потом на сцене остаются Ричард и женщина (жена или родственница знаменитого писателя). Объяснение. Ричард, потеряв голову, выдаёт себя полностью, рассказывает, что у него за границей громадные капиталы. Молит её бежать с ним за границу. Женщина холодная, расчётливая, разжигает, но прямого ответа не даёт, хотя и не отказывается окончательно. Ричард один. Взволнован. Внезапно во тьме, у розовых кустов, загорается огонёк от спички. Раздаётся голос: «Ричард! …» Ричард в ужасе узнаёт этот голос. У того – трубка в руке. Короткий диалог, из которого Ричард не может понять – был ли этот человек с трубкой и раньше в саду? – «Ричард, у тебя револьвер при себе?» – «Да». – «Дай мне». Ричард даёт. Человек с трубкой держит некоторое время револьвер на ладони. Потом медленно говорит: «Возьми. Он может тебе пригодиться». Уходит». Далее в наброске следует арест и самоубийство Ричарда[139].

Здесь все прототипы легко узнаваемы. Ричард – это Генрих Ягода, родственница известного писателя – Надежда Пешкова, а эпизод с револьвером подсказан реальным случаем с Михаилом Кольцовым. Только вот капиталы Ягода, скорее всего, хранил не за границей, а дома.

Михаил Яковлевич Презент, помощник секретаря Президиума ЦИК Союза ССР Авеля Софроновича Енукидзе и секретарь редакции журнала ЦИК СССР «Советское строительство», арестованный по «кремлевскому делу» и в 1935 году умерший в тюрьме от диабета, в дневниковой записи от 25 февраля 1929 года, зафиксировавшую весьма нелестную характеристику Михаила Кольцова: «Не могу видеть творения Михаила Кольцова. Во Франции, знаете, есть журналисты, которых называют «револьверными». Они в погоне за сенсацией готовы пойти под револьвер, нож, верёвку. Отличие Кольцова от таких журналистов то, что он хочет быть «револьверным» журналистом, но без всякого риска в работе»[140].

Сталин, который ознакомился с дневником Презента и сохранил его в своем архиве, тоже хорошо запомнил эти строки. И в 38-м году вернувшемуся из Испании Кольцову Иосиф Виссарионович задал странный на первый взгляд вопрос: «У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?» – «Есть, товарищ Сталин», – ответил удивлённый редактор «Огонька». «Но вы не собираетесь из него застрелиться?» – «Конечно, нет. И в мыслях не имею». – «Ну вот и отлично, – заключил Сталин. – Ещё раз спасибо за интересный доклад, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель»[141]. Иосиф Виссарионович решил сделать из Михаила Ефимовича настоящего «револьверного» журналиста. Чтобы всё было по-настоящему: не только сенсации, но и реальный риск получить пулю. Возможно, сгубили Кольцова, среди прочего, его неумеренные славословия в адрес «железного наркома» Ежова. 8 марта 1938 года в «Правде» Кольцов охарактеризовал Ежова как «чудесного несгибаемого большевика, который дни и ночи не встаёт из-за стола, стремительно распутывает и режет нити фашистского заговора». При преемнике Ежова Берии Михаил Ефимович был 14 декабря 1938 года арестован, а 2 февраля 1940 года, на два дня раньше, чем Ежов, расстрелян.

Существует предание, что признаться в мнимых преступлениях Ягоду вынудили с помощью несколько необычного приёма. По утверждению вдовы видного чекиста Сергея Наумовича Миронова-Короля Агнессы Ивановны, против Ягоды был использован тогдашний секретарь Ростовского обкома Ефим Георгиевич Евдокимов. Его в 1934 году Ягода выжил с поста начальника Секретно-политического отдела ОГПУ. Агнесса Ивановна процитировала рассказ Фриновского, заместителя приемника Ягоды Ежова: «Вдруг Фриновский спрашивает Мирошу (С.Н. Миронова-Короля. – Б.С.): «А знаешь, что Евдокимов допрашивал Ягоду?» И рассказал вот такую историю. Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил: «А кто его допрашивает?» Ему сказали. Сталин усмехнулся, погасил трубку, прищурил глаза: «А вы, – говорит, – поручите это Евдокимову.

Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел… Сталин его сделал членом ЦК, первым секретарём Ростовского обкома партии. Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти – дядька здоровый, кулачища во!

Ввели Ягоду – руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты). Когда Ягода вошёл и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял всё. А Евдокимов: «Ну, международный шпион, не признаёшься?» – и в ухо ему… Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился…»[142]

Даже если это лишь легенда, она хорошо передаёт дух времени. Кстати сказать, Евдокимов был другом нового наркома Ежова, и идею использовать его против Ягоды могла принадлежать самому Николаю Ивановичу. Но пыточное усердие не спасло Ефима Георгиевича. Он был арестован накануне падения Ежова, а расстрелян всего на два года позже Ягоды.

Но вернёмся к вопросу о связях Ягоды с правыми. На первом допросе он заявил следователям, что в начале 30-х годов, уже после разгрома группировки Бухарина, будто бы говорил Рыкову: «Вы действуйте. Я вас трогать не буду. Но если где-нибудь прорвётся, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскрывать организации в целом, тем более не буду трогать центр организации». Этот свой поступок Генрих Григорьевич объяснил следующим образом: «Моё положение в ОГПУ в то время, до некоторой степени, пошатнулось. Это было в период работы в ОГПУ Акулова. Я был обижен и искал помощи у правых». Летом 1931 года Ягода был приглашён на дачу Томского в Болшеве. Там будто бы присутствовал Александр Петрович Смирнов, член Президиума ВСНХ и один из ближайших сторонников Бухарина, который говорил о необходимости блока правых с троцкистами и зиновьевцами. Томский же, по словам Ягоды, «начал свой разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели, говорил, что мы, правые, не имеем никакого права оставаться в роли простых наблюдателей, что момент требует от нас активных действий»[143].

Вот тут уже Ягода говорил под диктовку следователей, не очень-то задумывавшихся о здравом смысле. Ведь Иван Алексеевич Акулов работал в ОГПУ с конца июля 1931 по сентябрь 1932 года, когда стал первым зампредом, оттеснив Ягоду во вторые зампреды. Подобное понижение Генриха Григорьевича, возможно, и огорчило, однако он не был идиотом, чтобы обращаться за помощью к Рыкову и другими сторонникам Бухарина, уже выведенным из Политбюро и смещённым со всех сколько-нибудь значительных постов. Тем более что вскоре выяснилось, что Акулов оказался столь же декоративной фигурой, как и Менжинский, в делах ОГПУ ничего не смыслил и оставил реальный контроль за повседневной деятельностью органов за Ягодой. Само назначение Акулова, в сущности, преследовало ту же цель, что и оставление формальным главой ОГПУ Менжинского: успокоить оппозицию Ягоде со стороны других членов коллегии ОГПУ, в частности, начальника Иностранного отдела Артура Христиановича Артузова. Последний в письме на имя Менжинского 3 декабря 1931 года, ставя вопрос о доверии по отношению к себе со стороны руководства, утверждал: «Я думал, что и Генрих Григорьевич убедился в моей полной лояльности, несмотря на свою крайнюю подозрительность к работникам. К несчастью, это, по-видимому, не так»[144]. Начальник Иностранного отдела, примыкавший к оппозиционной Ягоде группе Евдокимова – Мессинга, надеялся, что Ягода будет отстранён. Однако Менжинский, привыкший во всём полагаться на Ягоду, наоборот, согласился на удаление оппонентов Генриха Григорьевича. Артузова, как опытного профессионала-разведчика, пока не тронули. А вот других оппозиционеров от руководства ОГПУ отстранили. Ефим Георгиевич Евдокимов лишился важного поста начальника Секретно-политического отдела и отправился полпредом ОГПУ в Среднюю Азию, а потом на Северный Кавказ. Станислав Адамович Мессинг потерял пост зампреда ОГПУ в августе 1931 года и был переведён в коллегию Наркомата внешней торговли. Так что беспокоиться у Ягоды особых оснований тогда не было.