– Это мой брат Валера, – произносит негромко, но очень мягко. У меня нет никого дороже и ближе. Если ты позволишь, он приедет сегодня вечером.

– Ты же не специально? – произносит Макс бесцветно. Лицо у него остаётся почти таким же, а плечи заметно расслабились. – Это ведь не игра?

Альда притормаживает и аккуратно заводит машину на стоянку возле какого-то здания. Молчит и смотрит на него.

– Я ничего не понимаю в играх, Макс. И лгать тяжело, практически невозможно. Лучше промолчать, если уж совсем никак нельзя по-другому. Иногда правда слишком жестокая, чтобы её произносить вслух. Я бы не стала намеренно вызывать в тебе ревность или смотреть, как ты отреагируешь на мои слова. Сказала, как чувствую и считаю. Я думала, ты помнишь. Кажется, я несколько раз рассказывала о брате и о том, как он мне дорог. Единственный близкий мне человек, для которого я не кусок мяса и не инструмент для ублажения чьих-то амбиций.

– Прости меня, – вот теперь черты его становятся мягче, а лицо перестаёт напоминать трещины в обветренных скалах. – В последнее время я много вспоминаю прошлое. Есть вещи, которые до сих пор слишком живучи. Я бы хотел забыть об этом, правда. Но память стереть невозможно. Это значит только одно: я должен поменять вектор своего отношения к подобным моментам, чтобы не подозревать, не видеть двойное дно там, где его нет и не может быть.

– Я не обижаюсь и не сержусь, – Альда прикасается к руке Макса, и он накрывает её пальцы горячей ладонью.

– Я ревнивый засранец, да?

У него дёргается уголок губ, но улыбка получается невесёлой, с горчинкой.

– Есть немного, – ей бы хотелось стереть с его лица печаль и досаду, но после марафона телефонных звонков, что устроили в кафе мать и Коля, она хорошо понимает, почему Максу сейчас непросто.

Он тяжело вздыхает, крутит головой, а затем смотрит глаза в глаза.

– Ты одёргивай меня, если я зарываюсь или делаю что-то не так. Когда кто-то сдерживает, справиться легче с… подобными вспышками.

– Хорошо, – соглашается Альда, – а теперь поехали?

Она заезжает в магазин и покупает две вазы. Выбирает быстро, не задумываясь. Макс хмыкает и берёт третью. Это намёк. От него – горячо в груди. И глаза обжигает соль. После неловкого момента они снова слишком близко. Ей хватает мимолётного прикосновения, чтобы сердце стучало громче.

– Знаешь, что нам нужно? – спрашивает Макс, когда они снова дома, и цветы нашли своё пристанище в вазах.

Альда любуется ими. Когда она выступала на сцене, цветов было слишком много. Горы цветов. Охапки. Слишком много, чтобы ценить их свежесть и красоту, изысканность или дороговизну. Ей дарили цветы в букетах и корзинах. Они стояли везде: дома, в гримёрной. Часть цветов она нередко привозила в родительский дом.

Коля ей цветов не дарил. Ни разу. Наверное, считал, что их значение обесценилось для Альды. Возможно, так оно и было, но сравнить ощущения, когда дарят тебе цветы за талант, а когда лишь потому, что ты девушка, которая нравится, у неё не было возможности.

Кто бы подумал, что она будет сейчас думать об этом и прислушиваться к ощущениям. Да что к ним прислушиваться? Ей не просто приятно. Это восторг – чистый, горделивый, похожий на разноцветного петушка, что трясёт ярким хвостом и радует глаз.

– Альда? – в голосе Макса крадётся напряжение, отражается от стен, чтобы голодными зубами впиться в её душу, и Альда настораживается, выныривает из созерцательности

Альда не боится, нет. Но они слишком часто ходят по кромке обрыва. Ей бы не хотелось сейчас сигануть вниз, не разобравшись толком, что ждёт её здесь, наверху. Внизу она однажды побывала. Там нет ничего интересного.

– Что же нам нужно? – произносит нехотя и замирает в ожидании.