– Рассказать тебе как? Я сзади подкрался, пока ты у деревьев курил. Оглушил, а потом немного душу отвёл – ты же с детства моя головная боль. Вечно впереди: любимец семьи, настоящая гордость! А я так – тень, обуза, от которой уже не избавиться…  Кто бы знал, что Слава-неудачник обскачет самого Глеба Ковалевского? – улыбается и, подойдя вплотную, прямо в лицо кидает:

– Я тебя в багажник, как какой-то мешок с говном бросил! А дальше ты сам знаешь: доехал до соседнего города, случайно наткнулся на гаражи. Выбрал заброшенный, чтоб с замком не возиться, и оставил тебя умирать. Ты же уже и не дышал почти… А кольцо… Кольцо я сам Маринке отнёс. Сказал, что мы с тобой поругались, что ты ушёл, а кошелёк случайно во время драки выронил. Так что, не виновата она. Ни в чём не виновата, ясно?

Яснее некуда. Нащупываю холодную  ручку, но прежде чем  успеваю опустить её вниз, Слава руку вперёд выбрасывает, не давая мне открыть дверь:

– Дальше что? Сдашь меня? Полиции или отцу своему?

Чёрт знает. Не думается никак. Когда в глаза ему смотрю, сегодня совсем незнакомые, мыслить связно не удаётся. Потому лишь отталкиваю его в сторону и, наконец, пускаю в нагретый дом колючий январский воздух. Шаг за порог делаю, второй, а он всё смотрит и смотрит мне вслед, кожей чувствую.

– Что мне делать, Глеб?! Давай говори! Знаю же, что так просто ты этого не оставишь! Не ты, так батя твой отомстить захочет! Я ж ему поперёк горла! Как заноза в заднице!

– Исчезни, – бросаю со спины, притормозив у калитки, и, всё-таки обернувшись, добавляю тверже:

– Исчезни. Неделю тебе даю. С матерью попрощайся, скажи, что работу нашёл, и уезжай. Иначе…

Иначе и знать не хочу.

Единственное, что могу, раз за разом его слова в голове прокручивать. Ядовитые, злые, хлёсткие… Словно каждым из них он меня добить решил. А теперь стоит на ветру, провожая мой уход пристальным взглядом, и желваками играет. Ненавидит настолько? Идиотский вопрос. Весь этот день какой-то абсурдный. Дурацкий сон, самый жуткий кошмар… Только слишком уж реалистичный: мороз ощутимо кусает щёки, пальцы немеют от колючего ветра, ботинки вязнут в снегу и снег этот неприятно холодит щиколотки. Холодит, словно подгоняя быстрее шевелить ногами, а я вопреки его наставлениям еле двигаюсь.

– Мужик! – окрик слышу, как черепаха плетясь мимо соседского дома, но даже понимаю не сразу, что грязный как чёрт хозяин неприметной хибарки ко мне обращается. Сбегает довольно резво с расшатанного крыльца, и, отчаянно махая рукой, остановиться просит. Я торможу, а он, забуксовав дырявыми ботинками, через забор перевешивается.

– Закурить дай?

Хоть всю пачку. Лишь бы не топтаться здесь в двадцати метрах от только что умершего для меня человека. Достаю из кармана сигареты, вскидываюсь, натыкаясь на мятую морду местного алкаша, и встретившись с ним глазами, столбенею на мгновенье. На краткий миг, вовремя которого он выхватывает у меня пачку и, почесав сальную макушку, ряд жёлтых зубов обнажает:

– Вот удружил! Спасибо, мужик,  – он, не задерживаясь ни на не секунду, уносится прочь, а я шумно воздух из ноздрей выпускаю.

– Уеду я! Слышишь? – и если б не Славкин голос, вновь прилетевший мне в спину, долго бы так стоял…