– Он не мой, – повторяю, смахивая с макушки колючий снег, вновь засыпающий козырёк старого городского роддома, и, выудив из кармана сигаретную пачку, безуспешно пытаюсь закурить. Несколько папирос валятся нам под ноги, чёртова зажигалка отказывается разгораться… Отказывается работать именно сейчас, когда несколько глубоких затяжек, единственное, о чём я хочу думать! Единственное, чего я хочу – травиться горьким никотином и просто выдыхать дым, рваным облаком повисающий в морозном воздухе. Неужели это так много? Неужели я не заслужил, хотя бы такую малость?

– Сейчас, – словно почувствовав, насколько мне это необходимо, Саша набрасывает мне на плечи куртку, которую всё это время держала в руках, бегом мчится к машине брата, а через мгновение уже подносит к моим губам огонёк, предусмотрительно прикрывая его ледяной ладошкой от ветра. Не спрашивает ни о чём, не пытается залезть в душу – просто ждёт, теперь и сама опасаясь глядеть мне в глаза. Знает, наверное, что ничего в них нет. Я пуст.

– Я в ноябре узнал, – заговорить могу и то только тогда, когда в урну летит докуренный до самого фильтра  окурок.– Совершенно случайно. Марину тогда на сохранение положили, врачу не понравились результаты анализов... Чёрт! – смеюсь, вспоминая, как она тогда причитала, что клиника просто сосёт из нас деньги, и вновь лезу в карман за сигаретной пачкой. – На что её только не проверяли… Её и … ребёнка, – заканчиваю после секундной заминки, а Саша в попытке меня поддержать, плеча моего касается:

– Глеб…

– Нормально всё. Я это уже пережил. Правда. По-настоящему трудно было только вначале, когда нас доктор к себе в кабинет пригласила. Руки у меня тогда тряслись… Решил, с ребёнком что-то серьёзное.

Я ведь его хотел. По-настоящему хотел, и даже не так важно было мальчик или девочка… Главное, что наш. Мой и Маринкин. Чёрт… Не по-мужски, знаю, а стоит вспомнить, и в уголках глаз влага собирается. Смеюсь нервно, жмурясь и торопливо растирая переносицу, а Саша пальцы свои заламывает.

– Прости. В общем, мы с Мариной до чёртиков напуганные по креслам расселись, а её гинеколог извиняться начала. Говорит, в лаборатории что-то напутали… Мою группу крови неправильно определили. Что у них такое впервые, и они обязательно проведут проверку… Честно, я даже слушал вполуха, – ерунда же, могу пересдать. – А потом она про какой-то белок говорить начала, про резус-конфликт, про то, как нам повезло, что эту ошибку вовремя выявили и меня прошибло. Повезло, понимаешь? Потому что у сынаа вторая положительная, Саш.

Раз за разом прохожусь пятернёй по влажным от снега волосам, а когда ощущаю, непонимающий взгляд, приклеившийся к моей щеке, руки в карманы прячу.

– Ты в школе хорошо училась?

– Отличница, – краснеет, смущённо, а я даже не удивляюсь тому, что она и в школе лучшей была. Прилежной, правильной… Мне вот похвастаться нечем:

– А я всегда в троечниках ходил. Только с математикой у меня проблем не было. А ещё знаешь, что запомнил?

– Что? – она ныряет подбородком в шарф, втягивает голову в плечи, хмурясь тому, что я в очередной раз чиркаю зажигалкой, и дыхание задерживает, готовая к любому ответу. А для меня ответ этот – яд, что тут же в кровь проникает:

– У двух резус-отрицательных родителей никогда не родится резус-положительный ребёнок. Аксиома. А я отрицательный, Саш. Так что не в лаборантке дело.

Замолкаю, неспешно протопав к краю крыльца, и закидываю голову к небу, вновь задавая себе вопрос, который меня ночами мучил: почему? Только и звёзды молчат и луна эта безобразно плоская ответ мне давать не торопится. В нём ведь и нужды никакой нет – ничего уже не изменить.

– Я думаю, Марина и сама не ожидала такого поворота. Видела бы, ты как она побледнела, – каким ужасом горели её синие глаза, испуганно заметавшиеся по нашим с доктором лицам. Холодные синие глаза, которые раньше я так часто сравнивал с безоблачным небом, а они были не чем иным, как куском обжигающего  льда. – Не знаю, может, и правда запуталась… Нелегко, наверное, всё держать под контролем, когда спишь сразу с двумя…

– Так она во всём призналась?

– Нет. Да я и не спрашивал. Собрал вещи, перебрался в другую квартиру, в работу ушёл с головой… Разошлись как-то по-тихому.

– Без скандала, – заканчивает за меня и, неслышно протопав по скользкому крыльцу, останавливается рядом, теперь нервно покусывая свою нижнюю губу. – Разве так можно? Я ведь сегодня поверила ей…

Я тоже верил. Все эти годы верил, пока мой мир в одночасье не рухнул. Всё, что я выстраивал годами, за какую-то долю секунды вдруг потеряло смысл: теперь не стоит её любить, не стоит касаться её живота, не стоит выбирать имя малышу, который никогда не назовёт меня папой. Паршиво, как ни крути…