Эйва не пойдет по стопам матери, не допустит, чтобы любовь стала навязчивой идеей, не пожертвует достоинством, не превратит чувство в фарс. Теперь ей потребуется все искусство модели, весь актерский опыт, чтобы безупречно сыграть роль: Лайм не узнает о ее любви.
Ее саркастический смех прозвучал совершенно искренне.
– Вот уж действительно удивил меня. Любовь? Это уж слишком. Маме, вероятно, очень нужен новый союзник. Как всегда, она видит то, что хочет видеть. – Эйва смотрела на Лайма спокойно и непринужденно, не выдавая истинных чувств под его испытующим взглядом. Под фирменной улыбкой Эйва умело скрывала боль, отчаяние и панический страх, что Лайм догадается. Впрочем, этот фокус с улыбкой еще никогда не подводил ее. – Прости, что ты попал в неловкое положение.
– Не беспокойся. Я рад, что тревога оказалась ложной.
– Как же иначе. Наши отношения всего лишь игра. Конечно, нам пришлось приспосабливаться к обстоятельствам, но о любви не может быть речи.
– Конечно, ты права, – хрипло произнес Лайм, скорее всего, поверив ей.
– Но теперь, когда это ужасное слово на «л» засело в голове, думаю, нам надо заканчивать игру, – предложила Эйва, понимая, что уже не сможет быть рядом с ним, обнимать, целовать, засыпать в его объятиях. Потому, что знает правду.
– Согласен, – кивнул Лайм, но по его лицу Эйва не могла понять, что он думает.
Ей хотелось, чтобы Лайм что‑то сказал, выразил свое отношение к происходящему. Она едва удержалась, чтобы не задать вопрос. Понимая, что не выдержит молчания, она сказала:
– Не возражаешь, если мы обсудим технические детали и комментарии для прессы завтра. Думаю, нам надо продержаться еще пару недель. Будем встречаться время от времени. Хорошо бы спланировать деловые командировки на это время, чтобы все прошло гладко.
– Разумное решение. Я лягу на диване, а завтра все решим.
Эйва кивнула, хотя понимала, что впереди ее ждет долгий период душевных мук. Рано или поздно она избавится от глупой любви, но до тех пор ей снова придется играть роль. Она справится. Впрочем, по иронии судьбы она притворялась влюбленной, пока сама не поверила. Эйва Кассевети осталась верна себе.
Закончив телефонный разговор, Лайм оглядел сверкающий чистотой офис в ожидании волнующего чувства триумфа: он получил контракт Бомона. Миссия выполнена. Однако в душе царила пустота. Рассудком он понимал, что одержал важную победу, спас бизнес, укрепил репутацию компании. Конечно, он испытывал удовлетворение, но азарт и возбуждение прошедших недель улетучились без следа. Ему хотелось позвонить Эйве и поделиться новостями, но в этом не было смысла.
Без сомнения, Эйва скажет правильные слова… но в них не будет искренности. Лайм монотонно мерил шагами офис в надежде заглушить боль. Ему не хватало Эйвы. Последние две недели они встречались, но это была пародия на прежние отношения – ни доверия, ни дружеского участия. Женщина, с которой он общался, ничуть не походила на прежнюю Эйву. Казалось бы, ее лицо, походка, безупречный стиль, макияж, но Лайм не узнавал свою Эйву. Впрочем, она никогда не принадлежала ему и не могла принадлежать.
Лайм должен был радоваться, что она не любила его и поэтому не страдала от обманутых чувств. Эйва по‑прежнему убедительно играла свою роль, хотя без прежней легкости и блеска. Но вместо радости Лайма мучила тоска. Ему хотелось вернуть ее, признаться в любви, но риск был слишком велик. Он не умел строить отношений, не знал, что такое быть членом семьи в каком бы то ни было качестве: сына, брата, мужа.
Правда, он часто вспоминал слова Эйвы:
«Сделай что‑нибудь. Прекрати бояться. Не сомневайся, они не воспримут это как навязчивость и примут тебя. Вы – одна семья».
Что, если она права? Прежде чем успел передумать, Лайм набрал номер матери.
– Мама?