Лив одобрительно кивнула.

— Я взял у Маттиаса много хорошей бумаги, которую он использует в своей работе, — оживленно продолжал Микаел, — и сегодня я подумал о том, чтобы начать делать подробные записи, переписать набело эти черновики, пока я не забыл, что к чему.

— Замечательно! Но самое лучшее — это то, что у тебя появился к чему-то интерес. Это всегда оказывает благотворное воздействие на отягощенный заботами ум.

Но Микаелу не удалось много написать. К вечеру Аре стало хуже: радость и переполох последних дней оказались для него чересчур большим испытанием.

— Боюсь, что это конец, — печально произнес Бранд.

— Неужели ничего нельзя… — начал было Микаел.

— Ничего. Маттиас сделал все, что было в его силах. Никлас тоже время от времени прикладывал к отцу свои ручонки, но раны его слишком серьезны. Маттиас считает просто чудом, что он все еще жив. Мы все думаем, что его поддерживала безнадежная мысль о том, что ты приедешь. У него была потрясающая воля к жизни. И твой приезд был для него волей небес.

— Спасибо, Господи, что Доминик привел нас сюда! Я подежурю ночью возле деда, дядя Бранд!

— Ты этого хочешь? Это обрадует его. Никлас может лечь с Домиником, чтобы мальчик не оставался один.

Микаел улыбнулся.

— Они оба не будут против.

В ночной тишине Микаел слышал хриплое дыхание деда. Аре знал, что он рядом, хотя Микаел и не осмеливался разговаривать с ним. Время от времени старик открывал глаза и посылал внуку взгляд, преисполненный доверия и счастья.

Микаелу не хотелось спать. Он сидел и слушал, как часы в прихожей отсчитывают один час за другим.

Аре спал или был без сознания, и Микаел почувствовал зависть: дед был счастлив, обретя тот мир, которого Микаелу никогда не удавалось достичь.

Удивительная мысль! Откуда она пришла! Он чувствовал теперь лишь неясную печаль, какую-то всепроникающую грусть. С ним творилось что-то странное.

Медленно-медленно к нему подкрался страх.

— Нет, — прошептал Микаел, — не сейчас! Не сейчас! Я не решусь на это!

Он знал, что эти преследования подходят к концу. Знал, что уже больше ничто не сможет противопоставить этому. «Доминик… Мой сын Доминик!.». — отчаянно пытался он ухватиться за эту мысль. Об Анетте думать не было смысла: она выпадала из поля его зрения. Но сын… «Я нужен Доминику. Доминик нужен мне. Я люблю его, разве этого не достаточно, чтобы…»

Но это уже не помогало. Ничто уже не могло вернуть его назад.

Он подошел к концу своего Скорбного пути, пути страданий и мук.