– У нас одни и те же коллеги. Сомневаюсь, что каждый из них скажет что-то против меня, – пожал плечами Уильям.
Мужчина поднялся.
– Посмотрим, господин Кроссман. У меня больше нет желания выслушивать весь этот бред. Господин Хирам, – он издевательски согнулся в полупоклоне, – еще раз спасибо за ваше шоу. Впечатляет. Однако вряд ли кто-то из Синклита захочет это видеть. Старшие Советники решают гораздо более важные вопросы. Разрешите откланяться.
Он наконец стряхнул пепел с брюк и еще раз криво ухмыльнулся, взглянув на Уильяма из-под аккуратно прочерченных светлых бровей.
– Как поживает ваш друг? Вернер, кажется? Ему повезло, что этот проступок не получил должного внимания Синклита. В противном случае он бы вылетел со своей должности быстрее вас, а ведь вы, как мы все уже знаем, довольно близки к тому, чтобы лишиться всего.
Он надвинул шляпу на глаза и быстрым шагом вышел из кабинета. В наступившей, вязкой, как кисель, тишине можно было задохнуться. Никто не решался снова заговорить.
Уильям вздохнул. Кабинет постепенно опустел; продолжая молчать, каждый вышел по одному. Мягко прошуршали плащи, кто-то споткнулся на пороге и тихо выругался себе под нос.
– Он продался, – нарушил молчание Уильям. – Давно уже продался. Синклит, Эмпирей!.. Я не удивлюсь, если кто-то из них и заварил эту кашу. Джинны не вырываются из бутылки просто так, обязательно должен быть кто-то, кто вытащил пробку.
– Даже мне страшно представить, к чему может привести это безрассудство, – ответил Хирам, снова потрепав ястреба по голове. – Лебео – не вестник несчастий, он всего лишь предупреждает о том, что в случае подобного наплевательского отношения к судьбе мира может случиться то, что не принесет пользу ни нам, – глаза его полыхнули ярким алым огнем, – ни вам.
– Ни им, – заключил Уильям.
– Уж тем более ни им, – эхом подтвердил Хирам.
За окном несколько острых рассветных лучей пробили насквозь густой, как сметана, белый туман.
Часть первая
…Когда она с трудом разлепила словно засыпанные песком веки, боль все еще была с ней. Каждую часть тела лихорадочно ломило, стоило только немного повернуть голову, – и глаза застилала плотная белесая пелена. В кулаке поскрипывало растертое в порошок стекло.
Она настойчиво уперлась ладонями в пол и поднялась на ноги. Голова была как будто набита ватой, в ушах стоял пронзительный звон.
Единственное, что она чувствовала, был страх. Страх увидеть свое собственное отражение, словно бы с ним было связано что-то нехорошее. В кошмарах у нее не было глаз – лишь пустые окровавленные глазницы. Она слепо подняла руки к лицу, осторожно ощупала лоб, щеки, дотронулась до закрытых век. Глаза были влажные – от них к подбородку шли мокрые дорожки.
Она поспешно вытерла слезы. Пелена постепенно спала. Совсем рядом кто-то приглушенно стонал: протяжно и тихо, словно на последнем вздохе. В полумраке ей удалось разглядеть лежавшего неподалеку человека: подтянув к голове колени и обхватив их руками, он напоминал бесформенную груду одежды. Она сделала шаг, – колени подкосились от острой боли, и она, не удержавшись, рухнула рядом с неизвестным.
– Эй, – прошептала она, – ты как?
Ответом ей был очередной глухой стон. Она протянула руку, дотронулась до копны мягких волос. Человек дернулся, резко перехватил ее запястье.