Принц не скрывал, какой вариант считал наиболее вероятным.
И он был не одинок. Мубарак, король Абдалла и другие арабские лидеры опасались, «что [Соединенные Штаты] вмешаются, создадут беспорядок, а затем бросят их на произвол судьбы, предоставив им самим разбираться с последствиями». Их беспокойство было вызвано «трезвым соображением, что риски, создаваемые неопределенностью ситуации после смены режима, перевешивают угрозу, которую в настоящее время представляет собой Саддам». Я указывал, что «иракская оппозиция раздроблена, слаба и неспособна к самоорганизации, а тем более к обеспечению безопасности и стабильности и строительству гражданского общества в Ираке после Саддама», и снова выражал уверенность (которую, как я знал, разделял Пауэлл), что «войти в Ирак будет намного легче, чем выйти из него» – что постконфликтная ситуация может стать намного более серьезной проблемой, чем породившая ее военная операция[71]. Учитывая все эти риски, на встрече послов в Ближневосточном бюро в феврале я сказал, что «именно по этой причине мы никогда не пойдем на это в одиночку, без поддержки мирового сообщества».
Вице-президента Чейни не убедили наши отчеты о настроениях в регионе, и, учитывая серьезные опасения администрации по поводу Саддама, в марте он решил сам съездить на Ближний Восток. Я присоединился к делегации в качестве представителя руководства Госдепартамента. За обманчивыми мягкостью и хладнокровием вице-президента скрывался острый ум и жесткие взгляды. На протяжении всей 10-дневной поездки он был очень любезен, приглашал меня на бóльшую часть встреч и приветствовал мое участие в работе, хотя не всегда соглашался со мной. Перед поездкой у меня была слабая надежда на то, что непосредственно на месте, убедившись в сопротивлении региональных лидеров и их озабоченности урегулированием израильско-палестинского конфликта, вице-президент поймет, что еще рано думать о войне и что следует отложить эти мысли до того момента, пока для нее не появится более серьезный повод, а в регионе не сложится более благоприятная ситуация. Армитидж был настроен скептически и оказался прав. Судя по всему, поездка укрепила Чейни в мнении, что именно быстрая насильственная смена режима будет иметь ключевое значение для изменения ситуации в регионе, а не наоборот.
Сыграло свою роль и то, что некоторые арабские лидеры в присутствии Чейни высказывались об Ираке более сдержанно, чем когда мы беседовали с глазу на глаз. Для арабской политической культуры характерны недомолвки и намеки, и сигнал, который посылали Чейни во многих столицах региона, на самом деле был таков: «Делай, что считаешь нужным, но делай это хорошо, и разбуди нас, когда все кончится». В Лондоне Чейни прямо сказал, что президент твердо намерен свергнуть Саддама. Британцы были обеспокоены его готовностью при необходимости действовать в одиночку.
– Коалиция – это хорошо, – заявил вице-президент, – но это не главное.
Межведомственные дебаты шли всю весну и продолжились в начале лета. Процесс, который должен был сгладить серьезные противоречия – главным образом между Пауэллом, с одной стороны, и Чейни и Рамсфелдом, с другой, направляли сотрудники аппарата Совета национальной безопасности, поддерживавшие (как нам во всяком случае казалось) сотрудников аппарата вице-президента и гражданских чиновников Пентагона. В сущности, Рамсфелд даже не пытался скрывать свое пренебрежительное отношение к процессу. Он обычно ссылался на то, что у него нет времени читать бумаги перед важными встречами, а когда не хотел раскрывать свои истинные намерения, старался напустить туману или втянуть собеседника в диалог по методу Сократа.
Мы все еще думали, что можно, как ранее выразился Пауэлл, «остановить поезд», который на самом деле уже мчался на всех парах. В записке, подготовленной для госсекретаря перед встречей с президентом в апреле 2002 г., я использовал другое, но тоже ошибочное сравнение, предложив ему «взять на вооружение приемы дзюдо, то есть использовать против противника его же оружие – в данном случае, безумные утверждения министерства вооруженных сил США»[72], или, иными словами, попытаться повлиять на президента, показав все риски войны и ее последствий. Такая тактика не привела к серьезным результатам, учитывая, что в период после событий 11 сентября упор делался на действие, а благоразумие считалось проявлением слабости. В начале июня президент произнес в Уэст-Пойнте речь, в который выразил свое растущее нетерпение и сформулировал собственное понимание цели. В мире после 11 сентября ключевым фактором обеспечения безопасности стало наступление, а не оборона. В отношении Ирака это означало, что мы по умолчанию должны принять превентивные меры. Это был глубоко неверный подход, но он вызвал горячий отклик в администрации и американском обществе.
Позже тем летом мы сделали еще одну попытку убедить президента и администрацию отказаться от войны, перечислив все риски плохо подготовленного и необдуманного военного вмешательства. Дэвид Пирс, сотрудник дипломатической службы Госдепа, в то время возглавлявший в Ближневосточном бюро отдел Ирака и Ирана, разработал первоначальный проект документа, показав в общих чертах все, что могло пойти не так в случае, если бы мы решились начать войну. Вместе с Дэвидом и Райаном мы провели мозговой штурм, оказавшийся самым бессмысленным и бесплодным за все время нашей работы. Финальный вариант документа, переработанный Дэвидом, был больше похож на торопливое перечисление страшилок, чем на серьезный аналитический материал. Это было изготовленное наспех противоядие, призванное излечить наших антагонистов в госструктурах, видевших ситуацию в розовом свете, от необоснованного оптимизма.
Многие аргументы, изложенные в меморандуме, озаглавленном «Ирак: идеальный шторм», теперь, по прошествии времени, кажутся совершенно очевидными[73]. В частности, мы указывали на глубокие внутренние противоречия на религиозной почве в Ираке, которые жестко контролировал Саддам, не давая им выйти на поверхность. Мы также предупреждали об угрозе общественных беспорядков и мародерства в случае уничтожения или роспуска иракских вооруженных сил и служб безопасности после свержения Саддама, а также об опасности окончательного краха и без того почти разрушенной гражданской инфраструктуры. Мы писали, что у региональных игроков может возникнуть соблазн вмешаться и использовать слабость Ирака в своих интересах, причем главным бенефициаром в этом случае станет, скорее всего, Иран. Из-за отсутствия традиций демократического управления и рыночной экономики в Ираке вряд ли осуществятся оптимистичные ожидания Пола Вулфовица и других сторонников смены режима. Если США развяжут войну, и особенно если они сделают это практически в одиночку, без международной поддержки и без убедительных оснований, мы будем нести основную ответственность за безопасность, порядок и восстановление страны в послевоенный период. Это может перекрыть кислород всем другим приоритетам в области национальной безопасности, стоящим на повестке дня администрации.
Оглядываясь назад, можно сказать, что некоторые риски мы даже преуменьшили. В частности, недооценили скорость, с которой кровопролитные столкновения между суннитами и шиитами в Ираке после Саддама выльются в масштабный конфликт на религиозной почве в регионе. В то же время некоторые риски мы, напротив, преувеличили, – в частности, риск применения Саддамом химического оружия. И все же мы постарались честно сформулировать нашу озабоченность происходящим, использовав собственный коллективный опыт, а также опыт работающих в Госдепартаменте арабистов нашего поколения, в чьей памяти не изгладились страшные воспоминания о пребывании в Ливане в 1980-е гг., в разгар кровавого религиозного конфликта.
Но вот чего мы не сделали в нашем «Идеальном шторме», так это не высказались твердо против войны, учитывая перечисленные соображения, и не выступили горячо за политику сдерживания как долгосрочную альтернативу конфликту. В результате мы ослабили накал, убедив себя, что, если бы мы легли на рельсы, чтобы «остановить поезд», все равно никто, кроме госсекретаря, не стал бы слушать наши аргументы. До сих пор, хотя прошло много лет, я испытываю глубокое профессиональное сожаление по этому поводу.
Чуть позже, в середине июля, я передал документ Пауэллу. Не думаю, что он направил его в Белый дом. Однако он сказал, что использовал его 5 августа в разговоре за ужином с президентом и Конди Райс, прямо изложив им свои сомнения. Через некоторое время госсекретарь расскажет журналисту Бобу Вудварду, что предупреждал президента: затеяв войну, тот станет «счастливым обладателем 25 млн человек… и это будет только первое слагаемое». Он подчеркнул риски дестабилизации в регионе, трудности развития демократии в Ираке, непредсказуемость послевоенной политики в привыкшем к репрессиям обществе и опасность разрушения мирового рынка энергоносителей. В свете перечисленных соображений он повторил свои аргументы в пользу создания инструментов осторожного, постепенного давления на Саддама через ООН, начав с возобновления работы военных инспекторов, а затем получив полномочия для применения силы в случае необходимости.
Доводы Пауэлла убедили президента – по крайней мере на какое-то время, – и он одобрил усилия, направленные на получение новой резолюции Совета Безопасности ООН в отношении Саддама. Однако по сути наши попытки избежать войны сменились попытками придать ей приемлемую форму. В документе, направленном Пауэллу позже в августе, я признал, что мы уже не обсуждаем с другими представителями администрации, «имеет ли смысл менять режим; теперь речь идет лишь о выборе между разумным и неразумным способами достижения этой цели»[74].
На следующем этапе мы добились ненамного большего, что на первом. Мы упустили возможность избежать войны, и теперь перед нами стояли две задачи: придать ей приемлемую форму и минимизировать неизбежные риски. Для этого, во-первых, следовало по возможности максимально интернационализировать путь к войне. Создание коалиции было необходимо не столько с военной точки зрения, сколько с точки зрения потребности в международной поддержке и участии международного сообщества в восстановлении послевоенного Ирака. Это требовало времени и немалых дипломатических усилий, но оно того стоило. В документе, распространенном перед совещанием комитета глав ведомств в январе 2003 г., я указал Пауэллу на суть разногласий между Госдепартаментом и Пентагоном: «План министерства обороны нацелен на создание военного правительства с гражданским лицом, контролируемого секретариатом министерства обороны, которое будет работать месяцы или годы, после чего управление предполагается передать иракцам. Наш план нацелен на максимально быструю передачу управления от США переходному международному органу, наблюдающему за развитием иракских институтов»[75].
Помимо стремления к международной легитимности и поддержке, нами также двигало желание обеспечить внутреннюю легитимность власти в Ираке после Саддама. К Чалаби, как и к другим представителям оппозиции, проживавших за пределами Ирака, мы относились скептически и горячо спорили об этой фигуре с сотрудниками Пентагона и аппарата вице-президента, которые, напротив, предпочитали, чтобы «администрация США привела к власти в Ираке после Саддама представителя внешней оппозиции наподобие Хамида Карзая». Я утверждал, что «к некоторым оппозиционерам, которым симпатизирует Вашингтон, иракская общественность относится с презрением», и подчеркивал: иракцы «будут возмущены, если их лишат права голоса при выборе нового правительства», а «обеспечение сотрудничества и поддержки иракцев в стране будет играть важнейшую роль». Армитидж сделал приписку на полях: «Совершенно верно»[76].
Уже в марте 2002 г. мы попытались собрать представителей иракской оппозиции и технократов, высланных из страны, и обсудить с ними все проблемы, которые должны были встать перед Ираком после Саддама, а также оптимальные пути их решения. Мы исходили прежде всего из опыта Райана Крокера в Афганистане после свержения режима талибов – он считал совершенно необходимым привлечь высланных из страны оппозиционеров и технократов к формированию эффективного правительства в Кабуле. В рамках этого проекта, получившего название «Будущее Ирака», в следующие несколько месяцев было подготовлено 17 томов плановой документации – от планов развития аграрного сектора Ирака и решения первоочередных задач обеспечения безопасности до разработки рамочного процесса консультаций внутри страны по вопросу формирования временного правительства.
Чалаби считал, что проект «Будущее Ирака» угрожает его интересам – он хотел монополизировать планирование развития страны после Саддама, – и вместе с поддерживающими его представителями Вашингтона старался отодвинуть проект в тень. Пентагон проигнорировал проделанную нами работу и организовал свой собственный процесс планирования. В итоге после свержения Саддама все 17 наших томов так и остались пылиться на полке.
В то время как обсуждение проблем легитимности власти в Ираке после Саддама ни к чему не привело, в отношении обеспечения международной легитимности были некоторые тактические подвижки. Однако и здесь дело не обошлось без громкого ропота сторонников жесткого курса в администрации, которые считали работу с ООН в целом в лучшем случае пустой тратой времени, а в худшем – свидетельством слабости США. В августе и сентябре вице-президент Чейни пререкался с Пауэллом на нескольких совещаниях министров, а в конце лета дважды выступил с речами, в которых отстаивал требование смены режима и преуменьшал потребность в широкой международной поддержке. В одну из суббот сентября мне поручили представлять Госдепартамент на одном из последних совещаний министров по Ираку. Я сидел напротив вице-президента, вела совещание Конди Райс. Я добросовестно изложил аргументы в пользу сотрудничества с ООН в плане обеспечения международный легитимности и активизации использования механизмов дипломатии принуждения. Меня выслушали вежливо, но нетерпеливо, после чего вице-президент ответил:
– Единственная легитимность, которая нам действительно нужна, находится на башне танка M1A1.
Однако, поскольку требования обеспечения международной легитимности поддерживали также британцы, президент сдержал свое обещание Пауэллу и присоединился к мерам, принимаемым на высшем уровне для принятия новой резолюции Совета Безопасности ООН. В октябре в новой Национальной разведывательной сводке появилось голословное утверждение, что Ирак «реанимирует свою ядерную программу» и «в настоящее время тайно создает крупные мощности для производства запасов запрещенного биологического оружия». В тот же месяц подавляющее большинство сенаторов и членов Палаты представителей проголосовали за то, чтобы Конгресс разрешил президенту применить силу против Ирака. Когда Конгресс принимал решение о применении силы против Ирака 10 лет назад, голосование проходило не так гладко, хотя основание для военной операции – вторжение Саддама в Кувейт – было куда более весомым. Нынешнее голосование стало лишним свидетельством того, насколько события 11 сентября изменили политическую атмосферу. В начале ноября Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1441, обвинявшую Саддама в «существенном нарушении» своих обязательств. Ираку предоставлялась «последняя возможность» выполнить их и делалось предупреждение о «серьезных последствиях» в случае невыполнения.