Во время беседы тем ранним утром Каддафи прошелся по ситуации в регионе и поделился своими взглядами на персоналии и проблемы. Как я потом писал в Вашингтон, нарисованная им картина являла собой «сочетание тревожных ожиданий и мрачных пророчеств с примесью сюрреализма». Ливийский лидер старался не встречаться глазами с собеседником, говорил монотонно, почти не жестикулировал, – разве что время от времени взмахом руки приказывал ждавшему снаружи охраннику налить нам чаю. Так же, как и во время предыдущей беседы, Каддафи пустился в пространные рассуждения о палестино-израильской проблеме. Он был убежден, что решение на основе двух государств будет отвергнуто и на карте мира рано или поздно появится новое палестино-израильское государство – Изратина. Он предрекал распад Саудовской Аравии на четыре независимых государства, что отражало его неприязненное отношение к династии Саудитов, и выражал опасение, что Ирак, уже раздираемый конфликтом на религиозной почве после американского вторжения 2003 г., становится «питомником для экстремистов всего арабского мира, притягивая их как магнит»[62]. Он говорил это совершенно серьезно, без тени иронии, начисто забыв о том, что Ливия сама много лет была раем для террористов.
Тем не менее встреча с Каддафи была обнадеживающей. В течение уже 35 лет этот человек стремился быть в центре внимания, прибегая для этого к вызывающим омерзение выходкам и устраивая фантастические представления. Но теперь он страстно хотел, чтобы США и другие страны Запада начали воспринимать его всерьез. Ливийская политическая система не стала менее дикой, извращенной и уродливой, но появилась надежда на то, что теперь Каддафи будет привлекать к себе внимание менее разрушительными способами.
Тогда, в начале 2005 г., ливийский опыт показал, что с помощью дипломатии можно добиться весьма существенных изменений в политике самых трудных режимов. Разумеется, потребовались и другие рычаги давления, такие как многолетние американские и многосторонние санкции; единая твердая позиция международного сообщества, зафиксированная в резолюциях Совета Безопасности ООН, и реальная угроза применения силы. Сыграло свою роль и установление согласованных и выполнимых целей и обязательств на переговорах по последствиям теракта в Локерби, терроризму и оружию массового поражения, а также добросовестное выполнение нами собственных обязательств и создание за эти годы основы для доверительных отношений. Мы никогда не ставили своей целью свержение режима Каддафи, и ливийский лидер постепенно начинал сознавать, что изменить поведение – в его интересах. Он понимал, что после событий 11 сентября 2001 г. в регионе произошел раскол и было бы большой ошибкой оказаться на «неправильной» стороне. Мы же, в свою очередь, указали ему трудный, но преодолимый путь к практическому искуплению грехов.
Сидя в холодном, продуваемом насквозь шатре посреди пустыни, я отчетливо сознавал, что модель дипломатии, использованная нами в Ливии, меркнет и теряет свою значимость в сравнении с другой моделью, созданной нами за эти же годы, основанной на подходе «сначала стрелять, а потом играть в дипломатические игры» и опробованной в Ираке. Порожденные событиями 11 сентября 2001 г. страхи, желание самоутвердиться, стремление предупреждать угрозы, переоценка своих возможностей и опора в первую очередь на силу вывели нас на тропу войны со всеми вытекающими ужасными последствиями. Сила и дипломатия поменялись местами, и эта инверсия привела к серьезным последствиям, которые еще долго будут давать себя знать, влияя и на ситуацию в регионе, и на роль США на мировой арене.
Когда весной 2001 г. я готовился к возвращению из Аммана в Вашингтон, один мой коллега предупредил, что США будут пытаться что-то сделать на более широком пространстве Ближнего Востока, который «поистине является землей неудачных политических альтернатив». С этим трудно было не согласиться.
С растущим беспокойством я наблюдал за эскалацией насилия в ходе второй интифады. Победа Ариэля Шарона и поражение Эхуда Барака на выборах в феврале 2001 г. явно указывали на то, что фокус внимания Израиля в области восстановления порядка и безопасности будет смещаться от переговоров к применению силы. Ясир Арафат по-прежнему не хотел рисковать и вел двойную игру, маневрируя, чтобы сохранять влияние на бушующие толпы палестинцев на оккупированных территориях. Судя по всему, Шарон и Арафат прочно увязли в упорной войне на истощение. Каждый был убежден, что способен продержаться дольше противника, и оба подталкивали друг друга к противостоянию, которому было не видно конца. В апреле на слушаниях в Сенате перед моим утверждением в должности я попытался честно обрисовать свое видение ситуации: «Сейчас многие израильтяне и палестинцы чувствуют себя в меньшей безопасности, утрачивая надежду и уверенность в возможности установления мира. Результатом является рост возмущения и недоверия, и эти настроения, справедливо или нет, обращаются против США. Многие арабы уверены, что нас не волнуют их проблемы. Хуже того, они считают, что мы настроены по отношению к ним откровенно враждебно»[63].
Невозможно было не замечать серьезного обострения противоречий между арабским обществом и автократическими вождями в регионе. Как вскоре показали исторические «Доклады о развитии человеческого потенциала в арабских странах», подготовленные в рамках Программы развития ООН, Ближний Восток серьезно отставал от других регионов мира. Совокупный объем ВВП всех арабских государств, общая численность населения которых оставляла примерно 300 млн человек, уступал по объему ВВП Испании, население которой было приблизительно в 10 раз меньше. Половину арабского населения составляли молодые люди в возрасте до 20 лет, что создавало огромный спрос на рабочие места, с которым не справлялись ни система образования, ни рынок труда. Всего 2 % населения региона имели доступ в интернет.
На фоне всех этих проблем на региональную сцену начали выходить лидеры нового поколения. Как и король Абдалла в Иордании, молодые монархи в Марокко и Бахрейне экспериментировали с экономической и политической открытостью. Даже Башар Асад ненадолго открыл дверь «дамасской весне», когда молодые технократы ненадолго получили возможность собираться в рамках дискуссионных групп и обсуждать реформы. Старое поколение инстинктивно боялось что-то менять. Несмотря на то, что на президентских выборах в июне 2001 г. в Тегеране вновь одержал победу реформатор Мохаммад Хатами, в странах Персидского залива по-прежнему сильно опасались рисков, связанных с Ираном и Ираком. Хосни Мубарак, прочно сидевший в Египте и сохраняющий статус-кво, почти не видел оснований для оптимизма в регионе, где начало происходить множество пугающих изменений.
В первой половине 2001 г., когда президент Джордж Буш – младший формировал новую администрацию, позиция Вашингтона тоже была весьма осторожной. В команду, отвечающую за национальную безопасность, вошли опытные и надежные специалисты. На самом раннем этапе работы она выглядела почти столь же впечатляюще, как команда Джорджа Буша – старшего. Пост вице-президента занял Дик Чейни, госсекретарем стал Колин Пауэлл, министром обороны – Дон Рамсфелд. Джордж Тенет остался на посту директора ЦРУ, а советником по национальной безопасности была назначена Кондолиза Райс. Новый, реалистичный подход будущего правительства Райс кратко сформулировала в своей статье в журнале
Колин Пауэлл стал блестящим руководителем Государственного департамента, и, несмотря на все мои дурные предчувствия относительно Ближнего Востока и трудные задачи, стоящие передо мной на новой должности, я был рад, что снова буду работать с ним. Они с Ричем Армитиджем составляли великолепный дуэт. Будучи близкими друзьями, оба отлично понимали, как важно поддерживать в коллективе хороший моральный климат, модернизировать устаревшую технологию эпохи 1980-х гг. и продвинуть американскую дипломатию в XXI в. Пауэлл любил расхаживать по зданию и заглядывать в кабинеты подчиненных. Поднимаясь к себе на персональном лифте, он приглашал проходящих мимо сотрудников прокатиться вместе с ним. Когда президент Джордж Буш – младший впервые посетил Госдепартамент, чтобы получить инструкции в связи со срочной встречей с его мексиканским коллегой, Пауэлл поручил представить необходимые материалы двум младшим референтам, усадив их напротив президента. Такого рода делегирование полномочий стало обычно практикой в нашем учреждении. Армитидж упорно старался избавить Госдеп от излишней зарегулированности и делегировал полномочия везде, где только возможно. Он всегда был доступен, а его сугубо деловой стиль работы уравновешивался грубоватым юмором. Если сотрудника вызывали к нему после шести вечера, можно было не сомневаться, что по священному коридору седьмого этажа будут разноситься мотаунские мелодии[64], а в кабинете начальника ему предложат стаканчик скотча, чтобы снять напряжение после трудного рабочего дня.
Во многом благодаря Армитиджу руководить Ближневосточным бюро в то время было одно удовольствие. Госсекретарь и его заместитель поощряли проявление инициативы и приветствовали творческий подход. Они требовали лояльности, но не возражали против обоснованных возражений. Пауэлл и Армитидж ценили руководителей, заботившихся о подчиненных, и на дух не переносили службистов и чиновников, предпочитающих рассуждать о сложности проблемы вместо того, чтобы решать ее. Я изо всех сил старался поддерживать такую же атмосферу и в своем подразделении.
Бюро по делам Ближнего Востока было, как мне кажется, если не самым крупным, то самым сложным региональным Бюро. Там работали примерно 4500 человек, занимающих различные посты в Вашингтоне и более чем в 20 посольствах и консульствах США в странах региона. Мне приходилось постоянно заниматься проблемами безопасности, решать политические вопросы и контролировать проблемы, которые возникали то в одной, то в другой области.
Приступив к работе в начале мая 2001 г., я сразу же поставил себе целью посетить все 16 стран региона, где у нас тогда были посольства. В следующие четыре года примерно половину рабочего времени я провел в дороге. В таком своеобразном автократическом регионе, как Ближний Восток, современные средства связи еще не отменили важности личных отношений и непосредственного общения.
Моей первой поездкой стал визит в Израиль и на Западный берег реки Иордан. Мы хотели предложить и организовать перемирие, чтобы остановить насилие, продолжающееся уже почти год. Я поддержал некоторые усилия, предпринимаемые в этом направлении Джорджем Тенетом, который стремился убедить палестинских и израильских сотрудников служб безопасности в необходимости сотрудничества. «Сложившаяся ситуация не дает повода для оптимизма, – писал я тогда. – Арафат и Шарон исполняют пляску смерти, причем оба надеются либо победить, либо устранить соперника»[65]. Премьер-министр Шарон был любезен, но демонстрировал твердое намерение дать жесткий отпор насилию со стороны палестинцев, а также изолировать Арафата и подорвать его влияние – по его убеждению, палестинский лидер не только закрывал глаза на теракты, но молчаливо поощрял их. Арафат столь же упрямо стоял на своем, используя насилие в собственных интересах, и был полон решимости не отступать перед лицом превосходящих сил Израиля. Во время этой поездки я оказался в Тель-Авиве спустя всего несколько часов после чудовищного нападения террористов-смертников на пляжный ночной клуб, унесшего жизни 21 израильтянина, большинство из которых были подростками. В то утро я остановился у места трагедии, чтобы положить там цветы, и видел, как израильские работники скорой помощи собирали части тел жертв теракта и пытались идентифицировать погибших.
Нечеловеческая жестокость израильско-палестинского насилия вызывала серьезное беспокойство у лидеров большинства арабских стран, которые я посетил тем летом. Хосни Мубарака волновали настроения египетских улиц и последствия конфликта для договорных отношений Египта с Израилем. Он уважал Шарона и немного завидовал его твердости, но опасался, что, полагаясь исключительно на силу и не предлагая палестинцам вариантов политического будущего, он в конечном счете только усугубит проблему. Мубарак хорошо знал скользкую позицию Арафата и понимал, что слабость лишь усилит его желание противостоять давлению со стороны Израиля. В конце одной из наших бесед он рубанул рукой воздух и решительно заявил:
– Эти двое друг друга стóят, и мы не можем позволить им тянуть нас всех на дно.
Король Абдалла в Иордании, чье положение было еще более уязвимым, разделял опасения Мубарака.
Из-за удаленности стран Магриба от зоны конфликта их лидеров не так сильно волновали страсти, кипевшие в Леванте. Король Марокко Мухаммед VI куда больше был озабочен удержанием трона и нескончаемым конфликтом с Алжиром из-за Западной Сахары, чем безобразиями, которые творились где-то далеко на востоке. Президент Алжира Абдель Азиз Бутефлика, чью лысину прикрывал замысловатый зачес, считавшийся одной из главных архитектурных достопримечательностей страны, почти три часа, пока мы беседовали, делился своими впечатлениями о лидерах других стран и конфликтах без малейшего намека на интроспекцию. Президент Туниса Зин аль-Абидин Бен Али с явно наигранным энтузиазмом утверждал, что намерен бороться с коррупцией и сделать политическую систему более открытой.
В Бейруте, как и на протяжении уже многих десятилетий, все действующие лица пристально, с подозрением следили друг за другом. Премьер-министр Рафик Харири с опаской относился и к Шарону, который способствовал израильскому вторжению в Ливан в 1982 г., и к Арафату, который был непосредственной целью этого вторжения. Что касается его оценки Башара Асада, то в то время Харири еще был полон оптимизма в отношении молодого сирийского лидера. Он считал, что, поскольку тот не столь хитер и опытен, как его отец, у Ливана будет больше пространства для маневра.
Во время первой встречи с Башаром в Дамаске я увидел первые признаки тех очевидных недостатков, которые в полной мере и ужасающей форме проявились 10 лет спустя. Сирийский лидер пригласил меня к себе, в довольно скромную резиденцию, где он жил до того, как стал президентом. Он встретил меня на пороге вместе с женой Асмой. В углу гостиной валялись детские игрушки. Асма воспитывалась в Лондоне и свободно владела английским. Башар знал язык не так хорошо, и время от времени мы переходили на арабский.