Конан буркнул:

— Понял. Но не томи же свою родительницу. Идём!

Однако когда они приблизились к так и стоявшей с поднятыми руками женщине на пять шагов, Конан внезапно резко распрямил левую руку, дёрнув ей.

В груди старухи словно сама-собой возникла рукоять метательного кинжала.

Из груди же Найды вырвался возмущённо-отчаянный крик! Она, повернувшись к киммерийцу, возмущённо бросилась на него с кулачками, колотя того по лицу и широкой груди. Горькие слёзы ручьём лились из её глаз, рыдания буквально душили:

— Скотина! Мразь вонючая! За что?! Тебе мой отец поручил это сделать, да?! Грязный наёмный убийца! Твои руки по локоть в крови! Да чтоб тебя живьём сварили в кипящей сере там, в подземельях Мардука! Чтоб у тебя!..

— Прерви на минуту поток своего красноречия, Найда. — Конан говорил нарочито спокойно. Но было в его голосе что-то такое, отчего поток красноречия и правда прервался, как обрубленный, и девушка уже без гнева взглянула ему в глаза, — И просто приглядись повнимательней к твоей так называемой «матери».

Найда отодвинулась от варвара, и действительно взглянула на мать, поспешив протереть заплаканные глаза.

Вместо согбенной немощной старушки с крыльца, полусвесившись с двух ветхих ступеней, как раз сползла на спине молодая женщина, глаза которой уже застыли.

И имевшееся в них выражение дикой ненависти и лютой злобы доказывало, если б не имелось и других доказательств, что фамильные привычки и черты принадлежат старшему чаду почтенного Никосса.

Женщина и правда была очень красива. Отлично сложена. Густые, медового оттенка, волосы обрамляли прелестное — если абстрагироваться от имевшегося на нём выражения! — личико. Единственное, что портило впечатление от женщины — то, что она была мертва. Мертвее, как сказал бы поэт, мёртвого!

Конан не мешал Найде, подошедшей почти вплотную, изучить убитую.

«Любовалась» на последнюю поверженную сестру девушка не менее минуты. Потом провела рукой по лицу:

— Хвала Митре Пресветлому! Ах, Конан! Прости пожалуйста! Какая я была дура! Это… Это меня эта тварь подловила! На моих дочерних чувствах! — девушка, в сердцах снова зарыдав, опять кинулась киммерийцу на могучую грудь, теперь уливая её уже слезами благодарности.

Киммериец не препятствовал, нежно поглаживая девушку по плечам и спине. Затем сказал:

— Меня она, собственно, тоже купила. Именно так я и представлял твою мать, согнутую годами и болезнью. Но вот когда ты сказала, что она тебя никогда «доченькой»…

Вот: видишь этот шарик на навершии рукоятки моего меча? Подарок. От знакомого чародея. Если за него взяться, или обхватить ладонью, видно в истинном обличьи то, что искажено волшебством! Ну вот я и посмотрел. И — увидел!

— И ты… Решился убить… даже… Такую красавицу?!

— Ну да. А что такого? Чародейки мне, конечно, попадались и менее красивые… И даже — совсем страшные. Но одно объединяло их всех: все они горели жаждой убить меня. Причём обычно — как можно мучительней!

— Ф-фу… Ну повезло мне с тобой. А то бы точно сейчас — воспарял бы в небеса мой наивный молодой дух!