Взгляд, который послал ему Коулман, заставил бы человека поменьше опасаться за свою жизнь. Казалось, он был в миге от того, чтобы прямо здесь и сейчас выхватить клинок и проткнуть Дженсена насквозь.

– Ты ни черта не понимаешь, о чем говоришь.

– Правда? Леста во всем уверен, – бросил в ответ Дженсен, прежде чем снова оглянуться на коридор, как будто ожидал, что кто-то может пройти мимо в любой момент. – У нас мало времени.

Пройдя через комнату, он схватил Трея за руку, снял с пояса маленький кинжал и вложил рукоять в его раскрытую ладонь.

– Если ты хочешь умереть, это твой выбор. Я оставлю этот чертов кинжал. Но если нет, у тебя будет только один шанс выбраться отсюда. Единственный, Гибсон. Так что, черт возьми, тебе лучше поскорее разобраться со своей головой.

Он выпрямился, убирая руку, как будто уже знал, какой ответ даст Трей. И на мгновение тот задумался об этом. Все может закончиться прямо сейчас. Боль, неизвестность, ночные кошмары. Он мог найти покой.

Но была и другая, более темная его часть, которая с каждым днем становилась все больше, и она не хотела покоя. Покой не наступит, пока этот ублюдок не будет истекать кровью на полу, умоляя сохранить ему жизнь.

Поэтому вместо того, чтобы взять лезвие и прислушаться к тихому голосу, который хотел положить всему конец, он предпочел прислушаться к злому. Тому самому, который дернул руку Дженсена и вложил в нее кинжал обратно.

Глаза его друга почти незаметно расширились, когда они встретились с его глазами, и Дженсен понял, что в лице Трея не было и следа того человека, которым он когда-то был.

– Я в деле. В какую бы политическую игру вы ни играли, я в деле. И если мы добьемся успеха, если мы переживем все это, Итан Материс мой.

Облегчение наполнило глаза Дженсена, появилось и исчезло в мгновение ока, а затем он сухо кивнул, прочищая горло.

– Тогда лечись. Ешь свои овощи и прочее дерьмо, пока я не вернусь.

Он не дал Трею времени сделать еще один вульгарный жест, прежде чем схватил Коулмана за руку и яростно зашептал ему на ухо, а затем потащил к двери.

Коулман бросил на Трея последний взгляд, его лицо побледнело от того, что сказал Дженсен, прежде чем они оба исчезли, закрыв за собой дверь. А потом Трей снова остался один. И вместе с тишиной пришло сомнение, затем паника, затем гнев.

Он плюхнулся обратно на койку. Что, черт возьми, все это было? И что имел в виду Дженсен, когда сказал, что Коулман может что-то сделать? Что он шептал ему, что заставило его так побледнеть?

Все это выводило его из себя. Ему должно быть все равно. Его не должно было волновать, собирается ли Коулман сдать Дженсена или нет. Ему должно было быть все равно, куда они сейчас направляются, и он не должен был хотеть пойти с ними. Он не должен ненавидеть себя за то, что вернул кинжал под влиянием момента, не должен больше хотеть открывать глаз.

Но, черт бы его побрал, он это сделал. И часть его ненавидела Дженсена за это.

Погруженному в свои мысли, ему потребовалась минута, чтобы осознать, что он слышит стук ботинок по коридору. Трей приподнялся на локте, приподняв бровь, гадая, что еще хотел сказать его внезапно ставший чертовски разговорчивым друг.

Но когда дверь снова распахнулась, на пороге стоял не Дженсен и не Коулман.

Хотя разноцветные синяки исчезли, молодой человек, стоявший перед ним, выглядел более взъерошенным, чем Трей когда-либо видел. Его светлые волосы сальными прядями свисали вокруг лица, а не были аккуратно завязаны на затылке, темные круги пролегли под глазами, как будто он не спал несколько дней.