– На улице чего-то тихо. – Отец приподнимается, смотрит в окно. – Не гуляет никто. Дождь, что ли, собирается?

– Не. Все передачу смотрят.

– Это какую?

– «Счастливый случай».

– А мы чего ж сидим? Натаха, включи-ка.

Мама коротко взглядывает на отца. Руки ее в пыли от крупы, спина согнута.

– Включи сам.

Он вздыхает и трет переносицу.

– А ведь я этот «Сони» в восемьдесят восьмом привез из рейса. В Гамбурге стояли, как сейчас помню… Порт, конечно, огромный. Целый город! Всю Русму можно в один пароход посадить. Лодочки такие бегают… черно-желтые… Видала ты, Оль, черно-желтые лодочки?

Девочка качает головой и мычит. Рот ее забит блинами. Она, оказывается, жутко проголодалась, пока шлялась по поселку.

– Но больше всего я на асфальт глядел. По нему идешь – а он такой чистый, что на нем спать можно. Потом увидел, что наплевано, и даже полегчало. Там у нас смешная история вышла. Вода нужна была питьевая на обратный путь. Подъехала машинка, тоже чистенькая, как игрушка. И шланги чистые, без запаха. Закачали две цистерны. Капитан подходит, принюхивается – а там не вода, а топливо! Еж твою медь! Топливо залили вместо воды, можешь представить? Капитан давай глотку драть! Аж перепонки лопаются. Вахте, понятно, люлей выписали, а потом вся команда наш питьевой танк отмывала от солярки – ну, бак от топлива то есть. Только я ходил радовался. Понимаешь, Лелька, почему?

– Нет. Почему?

– Так напутали-то на берегу! Немцы напортачили, понимаешь? Привезли топливо вместо воды. А мы не просекли, потому что у них все отмытое, чистенькое, без запаха. Ты бы на шланги в наших портах поглядела! От них вонь такая, что потом ее из носа выковыривать можно, как козявки. И грязные, хуже калош по осени! А у немцев не так. Смотришь – и завидно, и зло берет. Вот суки! Ну как без дерьма-то в нашем деле? А у них как-то получается… Только если шланг был бы грязный, мы не ползали бы потом в танке, точно в гробу, неделю с тряпками, да притом без всякого толку – ну никак в судовых условиях не отмоешь его, хоть языком вылизывай! Как мы этих немцев костерили! Вахтенный механик наш, Ванька Чепура, пять дней только матом мог разговаривать. Остались бы в порту – ей-богу, новую войну бы развязали!

Неужели, думает Оля, они с папой говорят нормальными человеческими голосами? Пахнет селедкой, лает уличный пес, светится торшер, гречка шелестит под ладонями. Все так обычно и так неправдоподобно…

Отец мечтательно посмеивается.

– Тому дураку-матросу, который на вахте стоял, хотели темную устроить. А он одно талдычит: «А я чего? Шланги чистые! У меня хозяйство в штанах так не блестит после бани!» Глянешь на него и понимаешь, что на его месте тоже бы прошляпил. Капитан потом замучился диспетчерам отвечать, зачем приняли дополнительное топливо, если были полные баки. Он такой: «По ошибке!» А они пальцем у виска крутят: как можно воду с соляркой перепутать? А вот так! Немцы, суки, подсуропили. Повесить бы их на портовых кранах и поглядеть, обосрались они или все ж таки в чистом исподнем болтаются.

Отец ставит свои большие ладони на подлокотники, выталкивает себя из кресла. Выпрямившись, покачивается, словно удерживая равновесие. Вразвалочку проходит четыре шага до телевизора. У него походка матроса, только что сошедшего на берег. Девочка не может удержать улыбку, глядя, как он дурачится.

Пальцы крепко обхватывают пульт. Уже не прикидываясь моряком, отец быстро подходит к матери и со всей силы бьет ее пультом по тому месту, где под шеей на спине выпирает жировой бугорок. Мама иногда просит Олю по вечерам размять его. От неожиданного удара мамина голова подскакивает, и челюсти клацают с громкостью упавшей на кастрюлю металлической крышки.

– Я. Зачем. Этот. Сраный. Телик. Вез. Хрен. Знает. Откуда. – Отец вколачивает каждое слово в мамину спину. – Чтобы ты, сука, выкобенивалась мне тут? А?

Самое поразительное, что ухмылка так и не сходит с его лица.