Дмитрий Черняков

Стихия таланта

Игорь Стравинский как-то сказал Борису Покровскому: “Вас будут уважать до тех пор, пока вы не начнете улучшать классику”. Разумеется, задача оперного режиссера – не улучшать классику, но делать так, чтобы наше сердце учащенно билось во время спектакля, а жизнь ходульных оперных персонажей превращалась в жизнь знакомых и близких нам людей. Мало кому из оперных режиссеров это удается так, как Дмитрию Чернякову.

Не помню точно, когда мы познакомились. Наверное, в 2006-м, сразу после премьеры “Евгения Онегина” в Большом театре… Мы случайно оказались за одним столом в шумной компании в ресторане ЦДЛ. Помню, я была сражена невероятной энергией молодого человека в вызывающе авангардной формы очках. Главное – энергия его была не пустословной, как это часто бывает, она вызывала желание узнать больше, погрузиться глубже, размышлять смелее, думать шире… Возможно, так опознается настоящий талант. “Евгений Онегин” был первой постановкой Мити Чернякова, которую я видела. И вся “пена”, поднятая именитыми артистами, клокочущая вокруг этой постановки, была вызвана, на мой взгляд, ничем иным, как закостенелым конформизмом и неспособностью почувствовать дух времени. А время только подтвердило жизнеспособность той постановки, ставшей фактически классикой. С тех пор я старалась по мере возможности не пропускать спектакли, сделанные Черняковым. Какие-то из них безоговорочно принимала, что-то нравилось меньше, но все его высказывания вызывали то же неодолимое желание, что и после первой нашей встречи: узнать, понять, оспорить, задуматься!

Так случилось, что в феврале 2014 года я оказалась в Нью-Йорке, куда переехала жить моя старшая дочь Катя. Это было за несколько дней до премьеры в Метрополитен-опера “Князя Игоря” Бородина в постановке Чернякова. Главную партию исполнял мой хороший друг Ильдар Абдразаков, пригласивший нас с дочерью на премьеру. Зима в Нью-Йорке разбушевалась так, что весь Манхэттен завалило снегом буквально по колено, улицы опустели, транспорт не ходил, даже передвигаться пешком на небольшие расстояния было непросто. К счастью, мы с дочерью жили на соседней от театра улице. Впечатление от той премьеры стало одним из самых сильных потрясений, какие я когда-либо испытывала от оперного спектакля. Мы обсуждали это с дочкой, не в силах заснуть до утра. На следующий день, подходя к дому, я вдруг увидела стоящего на улице, трясущегося от холода мужчину невысокого роста, укутанного по самый нос, и узнала в нем Чернякова! Оказалось, он живет в доме напротив… Колючий снег, порывы ветра, мои попытки сказать хоть несколько слов о вчерашнем спектакле, его красные глаза и дрожащие от холода руки… Я уговорила его подняться к нам на чай. Митя был совершенно разбит простудой, кашлял, у него была высоченная температура… Когда я передала ему высказывание Соломона Волкова: “Черняков сделал для «Князя Игоря» то же самое, что в свое время сделал для «Бориса Годунова» Шаляпин – подарил вторую жизнь”, – глаза его засветились уже не от температуры, хотя он всегда смущается в ответ на комплименты… Ну а мы с Катей старались в тот вечер вылечить его всем арсеналом лекарств, имеющихся в домашней аптечке…

Наша беседа в рамках программы “Нескучная классика” состоялась раньше, осенью 2010 года, фактически в первый телевизионный сезон. А сколько всего Черняков поставил уже после нее! К сожалению, он редко бывает в Москве и совсем не любит светиться на телевидении. Правда, согласился прийти ко мне в марте 2020 года, спустя десять лет, чтобы поговорить о своих постановках русских опер. Как он сам сказал: список поставленных всё длиннее, не поставленных – всё короче… Но злосчастный вирус нам помешал.

САТИ СПИВАКОВ. Дмитрий, ты как-то произнес непонятную для меня фразу. Ты вообще часто говоришь непонятные фразы, но потом они как-то проясняются. Ты сказал, что твоя жизнь – это стихия и случай. Что ты имел в виду?

ДМИТРИЙ ЧЕРНЯКОВ Я разве говорил такое? Ты уверена?

С. С. Абсолютно. Выкручивайся.

Д. Ч. Мне кажется, ты это придумала. Что ж, придется выкручиваться. Я просто имел в виду, что моя жизнь – не то чтобы карьера, а жизнь, связанная с работой, – складывалась как-то стихийно, случайно. Я ничего не выстраивал, не калькулировал, не планировал, не думал, что в этот момент мне нужно делать это, оказаться там, подружиться с тем. Палец о палец не ударил. Все само сорганизовалось. Вот это, я думаю, стихийный случай.

С. С. Мы знаем, что великая живопись, великая литература не стареют. В музее Прадо или Лувре можно смотреть на картины великих мастеров, а потом с тем же успехом перейти в зал современных, сегодняшних авторов или пойти в музей современного искусства. Почему же, на твой взгляд, оперные постановки и постановки драматических спектаклей стареют и выходят из моды?

Д. Ч. Потому что это другое искусство. Оно по другим законам живет. Действительно, классическая живопись не стареет, однако сложно себе представить, что какой-то современный художник начнет рисовать Деву Марию как Рафаэль. Правда? Это будет выглядеть китчем.

С. С. Да.

Д. Ч. Но Рафаэль остался Рафаэлем. Мы получаем от него то же эмоциональное впечатление. Точно так же остались и великие партитуры прошлого. Они хранятся в библиотеках нотных, они есть на записях, и мы тоже получаем от них свои эмоциональные впечатления. А вот постановка – это немножко другое, так же, впрочем, как киноязык. Знаешь, это как мода носить какую-то одежду, она меняется каждые шесть – семь лет.

С. С. О языке кино можно поспорить, Мить. Старое кино сегодня смотрится… как хорошей выдержки, винтажное вино пьется.

Д. Ч. Это так. Но ведь невозможно представить, чтобы кто-то сейчас снимал фильм в эстетике немого кино. Или в эстетике, скажем, фильма “Летят журавли”.

С. С. Рустам Хамдамов пытается что-то такое делать…

Д. Ч. Ну, это отдельная история. А мы же говорим про магистральные пути.