– Меня зовут Андрэ Нуарэ. Я писатель, – с этими слова человек с саквояжем извлёк из внутреннего кармана визитную карточку и протянул её хозяйке, настороженно смотревшей на него. – Я хочу с вами поговорить, а нужно мне это для моего нового романа, прототипом главной героини которого, – мужчина широко улыбнулся, – будете вы, мадам Беранже. Вы позволите мне войти?

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе – её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

– Ячменный, – сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. – Извините, другого нет. Я вас слушаю.

– Это я вас буду слушать, мадам, – Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. – Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера «Ламотт-Пике», а ныне командира линкора «Ришелье», направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette[69] Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже – Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ – именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.

– А как будет называться ваш новый роман? – спросила Жанет.

– «Запад и Восток», мадам.

– Запад и восток? Как у Киплинга? Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись…

– Иногда, – Андрэ посмотрел на хозяйку, – эти непримиримые антагонисты сходятся, и даже… любят друг друга, как Ромео и Джульетта. Это и будет основной идеей моего романа.

– Так вот в чём дело… Понимаю, понимаю. Вот уж не думала, что та полузабытая история моей юности может кого-то заинтересовать, а тем более писателя.

– Жизнь, мадам, закручивает такие истории, какие и не снились самым талантливым сочинителям. Надо только не пройти мимо и огранить эти истории литературным слогом.

– Ну что ж, давайте вспоминать, – Жанет улыбнулась, но улыбка её была бледной.

«Ага, – подумал Андрэ, внимательно следивший за выражением её лица. – Помнишь ты свою первую любовь, голубушка, и хорошо помнишь. Ох, чую, не зря я сюда пришёл…».

– Вы не будете возражать, если я кое-что запишу?

– Нет, конечно.

Мсье Нуарэ наклонился к своему саквояжу, ручной собачкой устроившемуся у его ног, раскрыл его, и извлёк оттуда видавший виды разлохмаченный блокнот в потёртом кожаном переплёте. Одновременно он незаметным движением пальца включил портативный магнитофон, прятавшийся в саквояже, замаскировав негромкий щелчок шуршанием бумаги.

Рассказывая о прошлом, Жанет увлеклась. Глаза её заблестели, на щеках проступил румянец. Писатель слушал её внимательно, не перебивая и лишь время от времени вставляя краткие уточняющие реплики. Казалось, ему крайне интересно, что чувствовала Дженни, и как забилось её сердце, когда Тамеичи Миязака впервые дотронулся до её руки, и как при этом смутился сам японец, но Андрэ исподволь сворачивал беседу к научным откровениям молодого самурая, которых не могло не быть: влюблённые во все времена высказывали предмету своего обожания самые свои сокровенные мысли и чаяния. Нуарэ делал это весьма искусно, однако мадам Беранже оказалась женщиной наблюдательной.

– Мне кажется, мсье, – сказала она с лёгкой улыбкой, – что вы не только писатель, но ещё и физик: ваш интерес к герою моего давнего романа несколько специфический.

«А она далеко не глупа, – мелькнуло в голове Нуарэ. – Да, выпускница Кембриджа и круглая дура – понятия малосовместимые».

– Дьявол кроется в деталях, мадам Беранже, – ответил он с максимально возможной искренностью. – Писатель должен писать о том, что он хорошо знает, или, как вариант, о том, о чём никто ничего не знает. В любом другом случае непременно найдутся знатоки, которые поднимут страшный вой: «Вы только посмотрите, какую глупость он написал! Это же просто кошмар!». Вот поэтому…