В ее центре на операционном столе лежало тело, а над ним висела табличка с именем пациента. Под тусклыми софитами, откуда лился не свет, а сыпалась серая пыль, она рассмотрела полного голого мужчину с курчавыми волосами на груди, волосатыми руками и ногами. На его животе, удобно расположившись и словно похрюкивая, сидела огромная крыса. Глина подкралась, как можно тише, но крыса ее почуяла и повернула свою крупную голову. Сверкнули алые зрачки и зашевелились блестящие от черной крови усы. На шее болтался ошейник с обрывком золотой цепочки.

– Манчини? – прошептала Глина, от ужаса и омерзения округлив глаза. Крыса зашипела и спрыгнула на пол, побежала прочь, цокая когтями, а Глина отпрянула от стола. Спасать мертвеца было поздно. Но понимая, что Манчини тут неспроста, Глина двинулась за ней по лабиринту узких коридоров. Мелькавший впереди крысиный хвост щелкнул по стене сбоку, и Глина увидела, что в стене есть маленькая деревянная дверь. Она остановилась, толкнула ее и оказалась на лужайке, которую дядька Харитон называл «загривком». Между двух лип висели старые вожжи, а к ним была прикреплена рассохшаяся, но еще крепкая доска.

– Тятя, подсади, – смеялась девчонка в длинном сатиновом сарафане. Две косы, заплетенные на прямой пробор за ушками, были похожи на крысиные хвостики. Девчонка была щербатой и веснушчатой, не больше 12-13 лет, такой, как Глина, приехавшая впервые в «Божью пчелу». Рядом с девчонкой стоял молодой мужчина в белой холщовой рубахе, он оглянулся на Глину, и та узнала карие добрые глаза дядьки Харитона.

– Розог хочешь? – с деланной суровостью спросил дядька Харитон Глину, – марш домой, чтоб я тут тебя больше не видел!

Глина попятилась и закрыла дверь. Она снова оказалась в длинном подземном коридоре и, обливаясь слезами, побрела наугад по длинному узкому тоннелю, конца которому не было видно. Она слышала шум бьющихся волн, но самой воды не видела, и догадалась, что это подземный вход в крепость Севастополь. Ей предстояло выбраться из тоннеля самостоятельно. Коридор то сужался, то расширялся. Иногда появлялся обманчивый свет, который мог вывести Глину наружу, а потом пропадал, так и не показав ей выхода. Путь был длинным, и Глине казалось, что она бегает по кругу. Вдруг откуда-то сверху она услышала песню. Робкий девичий голос пел ей:

– Как сегодняшним денечком,

С той сторонки прилетела мала птиченька,

Крылышки прозрачные, голосок бужливый.

Уж она вилась-вилась, уж она порхала-порхала,

Всё будила, всё звала горюху горегорькую:

«Ты вставай-ко, вставай, девка красная,

Росою умойся, косыньки заплети.

Ты пойди-ко в белу горницу, да откушай хлеба пресного,

Хлеба пресного да мёда спелого.

Выпей три глотка из криночки,

За маменьку, за татеньку, за дядьку своего крестного.

Ты чего разлеглась, рассуропилась?

Не тебе стоит дубовая хоромина,

Не тебе подол расшили повиликою,

Не тебя, горюха горегорькая,